Ознакомительная версия.
«Хватит…» — наконец послышался приказ.
Сергей отвернулся, чтобы не видеть окровавленного лица Заболотного, — не мог, не имел права смотреть на него, потому что мог выдать себя, наверняка выдал бы — нервы уже не выдерживали: заплакал бы от отчаяния либо бросился на розовощекого…
Если бы комендант в этот момент смог заглянуть ему в глаза, возможно, уловил бы в них мгновенную улыбку. Сергей застыл в ожидании: видел только комендантские сапоги, нетерпеливо переступающие на месте; это предвещало нечто недоброе, и в самом деле немец выкрикнул зло: «Отомсти ему!..»
На затылок Сергею легла мокрая и холодная рука, грязь потекла по шее. Владимир Игнатьевич надавил ему на затылок, и Дубровский понял, что Заболотный благодарит и подбадривает его. Это взволновало Сергея, какой–то нерв оборвался, он всхлипнул, сам бросился в грязь, бился лицом о землю, стараясь хоть немного приглушить ту боль, что рвалась изнутри с рыданиями.
Сколько прошло времени, не помнил — бился, как в эпилептическом припадке, но вдруг его грубо одернули и остановили. Сергей открыл глаза, заметил, как из носа в кровавую лужу капает жидкая грязь, и капли почему–то красные, никак кровавые. Откуда кровь? Сразу понял и вытер рукавом лицо. Увидев черную спину коменданта, который, не оглядываясь, шагал по кирпичной дорожке, поднял глаза и встретился взглядом с Заболотным.
Лицо Владимира Игнатьевича напоминало кровавое месиво, все в липкой грязи — виднелись только глаза, смотрящие, как всегда, с хитринкой. Он вынул из кармана какую–то тряпку, вытер лицо Сергею и стал вытираться сам.
— Спасибо тебе, парень, не плачь, глупый, еще раз говорю: спасибо… — сказал Заболотный.
Но Сергей всхлипнул, хотя и знал, что самое страшное уже позади и Владимир Игнатьевич прав: стоило ему не послушать коменданта, и этот день стал бы для него последним. А они надеялись выжить, умереть здесь было легко, смерть подстерегала на каждом шагу — непроизвольно Сергей взглянул в сторону крематория, над которым клубилась черная туча, — действительно, сегодня им повезло…
Дубровский осознавал это, но не мог перебороть боль, вырывавшуюся из него хриплыми рыданиями, — эта боль не утихла даже по сей день, хотя после войны уже прошло много лет.
Иногда Сергей получал письма от Заболотного, который работал где–то под своим Мозырем. Сергей знал, что тогда они спасли жизнь друг другу, но раковая опухоль позора все же жила в нем, и он временами даже задыхался от нестерпимой боли, вспоминая вонючую грязь, блестящие комендантские сапоги, и думал, что, может, лучше было тогда умереть…
И сейчас, только вспомнив розовощекого, почувствовал, как знакомая боль пронизала сердце.
Приземистый комендант в блестящих сапогах. Розовощекий человек с улыбкой добряка. Весь мир впоследствии узнал о нем. Гауптштурмфюрер СС Франц Ангел.
Внимательно прочитав письмо еще раз, Дубровский искоса взглянул на Анри. Тот еще брился, для удобства подперев языком щеку. Наверно, прошло несколько секунд, а Сергей пережил, казалось, вновь все лихолетье.
Отложил письмо и сказал:
— Необходимо срочно обратиться к полиции. Есть там знакомые?
Севиль неопределенно хмыкнул:
— Я могу попросить наших уголовных репортеров…
— Не нужно… — Дубровский уже вертел телефонный диск. — Соедините меня, пожалуйста, с комиссаром Диаром. Доброе утро, комиссар. Вас беспокоит Дубровский. Помните, мы встречались в клубе… вынужден напомнить о себе. Наберитесь терпенья, я прочитаю вам один документ.
Сергей познакомил комиссара с письмом Генриетты.
— Минутку! — забубнил в трубке голос Диара. — Я сейчас позвоню одному человеку… — И через некоторое время: — Вы слушаете меня, мосье Дубровский? Сейчас вам следует подъехать на улицу Поль–Валери. Интерпол. Знаете, где это? Комиссар Фошар ждет вас.
Над стареньким и совсем не фешенебельным особняком на Поль–Валери развевался флаг Международной организации уголовной полиции, которую обычно называют одним словом — Интерпол. Дубровский увидел этот флаг издалека: на голубом фоне разбегались во все стороны серебристые лучи, знаменуя, очевидно, силу правосудия. Может, этот флаг произвел впечатление и на Анри, так как тот приободрился и уверенно толкнул тяжелую дубовую дверь.
Их провели в кабинет комиссара сразу. Поднялись по узкой лесенке, миновали темный коридор со скрипучими от времени половицами, и полицейский открыл перед ними дверь кабинета.
У Фошар а сидел еще кто–то. Сергей неприветливо взглянул на него: хотел поговорить с комиссаром с глазу на глаз. Видно, Фошар перехватил этот взгляд, так как сразу представил присутствующего:
— Комиссар Люсьен Бонне, господа. Он будет расследовать ваше дело. Меня просил господин Диар, Бонне — моя правая рука, господа…
Комиссар Бонне совсем не был похож на детективов из популярных полицейских романов — высоких, статных, с пронзительным взглядом холодных серых глаз. Не напоминал он и сименоновского Мегрэ с неизменной трубкой. Дубровского даже поразила его скромность и, как бы сказать, несоответствие со сложившимися представлениями о сыщиках. Люсьену Бонне можно было дать самое большое лет сорок, даже меньше, наверно, так и было на самом деле, потому что на его лице не залегла еще ни одна морщинка, а на макушке торчал задиристый вихор.
Бонне улыбнулся, и его улыбка опять–таки разочаровала Дубровского. Он улыбался не по правилам — как улыбается человек, который искренне симпатизирует вам, — и это отступление от правил, какое первоначально огорчило Дубровского и даже немного смутило (возможно, комиссар хотел отделаться от них и вместо опытного полицейского волка подсунул желторотого новичка), все же растопило его недоверие, и Сергей сердечно ответил на крепкое пожатие руки комиссара, не без удовольствия отметив, что Бонне силы не занимать.
Фошар угостил их кофе, и Анри долго и путано рассказывал историю своего знакомства с Генриеттой Лейе, нервничал, вздыхал, смущался и недоговаривал.
Когда Анри закончил, Дубровский счел необходимым добавить, что он, наверно, знает одного из преступников, это Франц Ангел, бывший гауптштурмфюрер GC и военный преступник, комендант большого концентрационного лагеря в Польше, где во время войны уничтожена не одна сотня тысяч невинных людей.
Комиссар остановил его:
— Нас не интересует прошлое Ангела, кем бы он там ни был. Розыск эсэсовских преступников не входит в компетенцию Интерпола.
— Но вы же не могли не слышать этого имени… Франц Ангел… На Нюрнбергском процессе его фамилию называли не один раз, и Ангела не внесли в списки разыскиваемых военных преступников только потому, что где–то нашли документы, свидетельствовавшие о его смерти.
Ознакомительная версия.
