Дренг задумывался не на шутку. Пора первой юности миновала, оставив только чувство, что прошли бесконечно долгие годы; Дренгу казалось, что он провел в одиночестве уже целую вечность. Теперь он ни в чем не испытывал недостатка, был хозяином своей жизни и находил все новые и новые средства для облегчения своего существования. Он не боялся никого ни на небе, ни на земле, покоряя всех зверей своим топором и копьем; что же касается слепых сил, старавшихся донять его снежной бурей и мраком, то их он встречал безмолвно – они входили в тяжелый обиход его жизни; неизбежность и упорство поневоле сливались в одно целое и способствовали его развитию. Дренг победил природу и самого себя.
Но теперь одиночество стало тяготить его. Для чего он стал таким могучим? Разве нет другой цели для его сил, кроме самой этой жизни? Впрочем, он никогда не скучал: или промышлял себе пищу на сегодняшний день, или заготовлял запасы на будущее, работая даже впотьмах. Если же оставалось время, он взбирался на крышу своего каменного жилища и просиживал там дни и ночи, примечая ход звезд и пути солнца. Мало-помалу Дренг начал понимать, как движутся небесные тела, как они исчезают, как снова появляются и через сколько времени.
Его испытующий взор беспрестанно переходил с земли на небо, блуждал там и тут; в руки ему попадались все новые и новые предметы, и стоило ему один-единственный раз увидеть что-нибудь или дотронуться до чего-нибудь, чтобы предмет этот навсегда врезался в его память. Он всегда был начеку, всегда готов к восприятию новых впечатлений и всегда чем-нибудь занят. При каждом новом открытии кровь бросалась ему в голову, он суетился, как животное, когда оно в инстинктивном лихорадочном возбуждении строит себе гнездо; голова горела от напряженной работы мысли, и все спорилось у него в руках. Но ему не было весело.
Однажды летом он решил пойти на юг по следам своего племени. Следы вели от одного покинутого становища к другому, тоже покинутому, и он шел по этим следам неделю за неделей. То место, где жило племя, когда Дренг покинул его, было давно брошено, а окружавший его лес погиб. Дренгу пришлось перейти через горы и спуститься в совершенно неизвестные ему места, где ему было не по себе; наконец он увидел между деревьями дым и узнал становище своих соплеменников. Но даже тут, так далеко к югу, было не очень-то тепло; как же они жили здесь? Он с тоской смотрел на дым, но тот же дым вызывал в его памяти картину того, как родичи сидели вокруг костра или валялись по своим шалашам, целыми днями ссорясь и перебраниваясь, не доводя, однако, дело до драки. Приблизься он к ним в тот раз, когда увидал позорный столб, воздвигнутый ему в назидание, он бы услыхал их неумолчную, сварливую перебранку; да и теперь, вздумай он подойти поближе, ему не довелось бы услыхать ничего другого; да разве он добыл огонь за время своих долгих скитаний? А он сам сознавал, что это было единственное условие, при котором он мог вернуться к родному племени. И он не пошел дальше. Но то лето он провел на пустынном нагорье к северу от лесов, где, кроме его собственного племени, обитали разные дикие племена, держась на больших расстояниях друг от друга и в постоянной вражде между собою.
Со своих сторожевых высот Дренг часто видел дым от костров других племен, обитавших на юге. Но ему ни разу не пришло в голову завязать с ними отношения или хотя бы добыть у них огня. Соприкосновение с этими чужаками могло иметь лишь одну определенную цель.
И этой цели Дренг не раз достигал в то лето, когда случай сталкивал его то с тем, то с другим человеком, отваживавшимся забрести чересчур далеко к северу в пустынные места. Такие случаи давали ему возможность утолить свою тоску по людям. Иногда дело кончалось полным удовлетворением, но иногда и разочарованием, в зависимости от того, было ли это молодое существо с вкусной кровью или какой-нибудь старый, жилистый первобытный человек, которого и зубы не брали. У Дренга надолго сохранилась в памяти одна такая не совсем приятная встреча, плохо отозвавшаяся на его пищеварении: попался старый высохший лесной человек, которого он застиг врасплох у ручья во время ловли раков; Дренг накинулся на него и сразу принялся пожирать, даже не поглядев на него хорошенько. Уф! Он таки надолго набил себе оскомину, и у него чуть было навсегда не пропала охота питаться плотью и кровью себе подобных. Вообще, его влечение к людям порядком улеглось после того, как он перепробовал их с десяток. Да под конец люди и вовсе перестали заходить к северу от своих лесов; не выходили ни толпами, ни в одиночку: пошли слухи о появлении на пустынных высотах злого тролля, полумедведя-получеловека, который раздирал и пожирал всех, кто приближался к его владениям. И Дренг снова повернул на север, к своему холодному царству.
Но посидев несколько недель на одном зверином мясе, он опять стал мечтать о молоденьком, сочном, кровянистом собрате. Отведать бы этого лакомства еще хоть разочек! И эта мечта мешала ему вернуться в свое одиночество; он неохотно подвигался вперед, то и дело сворачивая в стороны, исследуя местность.
Во время одной из таких вылазок, предпринятой в надежде, которую он, уверенный в том, что его ждет разочарование, пытался даже скрыть от себя самого, он и напал на чудо.
Это был человек; наконец-то опять существо с поднятыми от земли передними лапами! Дренг увидел свою добычу, во весь опор бежавшую по равнине к одной из пещер; когда же он перерезал ей путь, она опрометью бросилась бежать по долине, перескочила через ручей и скрылась за холмом. Дренг пустился за нею, и охота началась. Продолжалась она ровно трое суток и окончилась далеко-далеко в местности, совершенно незнакомой Дренгу, что немало содействовало тому, что охота эта превратилась в великое событие в жизни Дренга. Дичь, бежавшая от него быстрее и неутомимее любого оленя, завела его туда, где земля кончалась и начиналась вода – огромное озеро, уходившее в необозримую даль. Это было море. Когда человек ударился в бегство, Дренга сразу поразило, что тот не искал спасения ни в лесу, ни в горах, а кинулся напрямик через болота и степи, простиравшиеся к западу. Разве там тоже жили люди или у этого человека вовсе не было родного племени, где бы он мог найти убежище?
Еще больше удивило Дренга то, что человек, по-видимому, был чем-то прикрыт, но не шкурами, как он сам, а чем-то другим, что развевалось за ним на бегу. Будь это нечто вроде одежды – оно было бы весьма кстати, так как время года стояло уже холодное, град и пронизывающие ветры давно давали о себе знать. Но Дренг не знал, кроме себя, ни одного человека, который умел бы кутаться от холода. Кроме того, он заметил, что бегущий как будто и не намеревался защищаться или прибегать к хитрости, а просто бежал и бежал, видя в бегстве единственное спасение, – как это бывало с дичью. И для Дренга, значит, все дело сводилось к тому, чтобы или догнать, или загнать дичь.
