– Пусть ваш адъютант возьмёт на себя часть ваших забот обо мне. Я не против, если он покажет мне праздничную Нарву.
Небольшая плоскодонка речного перевозчика ткнулась в городской берег, под её носом зашуршал подминаемый деревянным дном песок. Первым из лодки выбрался адъютант полковника, а затем, опираясь на поданную им руку, спрыгнула женщина в синей маске и в синем плаще поверх вишнёвого платья.
– Вы единственный кавалер в этом захолустье, – похвалила она адъютанта оживлённым до легкомыслия голосом и подхватила спутника под локоть.
– Я служил в Париже.
– Вот как? Так вы из наёмников? – проговорила она, многообещающе воркуя. – Потом мне обязательно расскажите, что вам довелось увидеть и где побывать. Это должно быть очень интересно.
Пологим берегом они поднялись к тёмным домикам бюргеров со средним достатком, улочкой направились к беспорядочно перемещаемым факельным огням, к нарастающему с приближением к городскому центру шуму хмельного веселья. На площади, куда они вышли, хозяйничали бродячие артисты. Артисты эти представляли собой вечных странников, появлялись то в одном ганзейском городе, то в другом, и городские праздники обеспечивали им основной заработок. В Нарве к ним присоединились и русские скоморохи с прирученными медведями. Но горожане в своём веселье уже дошли до такого притупления чувств от множества впечатлений, что только зрелище с опасностью для жизни выступающего способно было оживить всеобщее любопытство. И графиня устремилась туда, где толпа увеличивалась и уплотнялась, а с помощью бесцеремонного спутника вскоре очутилась в первых рядах зрителей.
Обветренный и с не сходящим за зиму южным загаром, точно насквозь прокалённый южным солнцем, высокий казак с запорожским чубом, в белой рубахе и в красных шароварах, изобразил зверское, как у турка, лицо, разложил на перевёрнутой пустой бочке три длинных восточных кинжала. Чтобы показать их остроту, он один за другим вонзил их в пень, затем выдернул крайний справа и, подхватив в ногах кусок толстой кожи вепря, полоснул по нему. Остриё разрезало кожу, словно это был тонкий шёлк. Казак расправил широкие плечи и, как если бы увидел опасного и заклятого врага, пронзительно сверкнул чёрными глазами. Полная бюргерша в толпе слабо ахнула. Там, куда он направил такой кровожадный взор, шагах в десяти от него, стоял стройный и хорошо сложенный молодой человек с вьющимися каштановыми волосами. Он был в белоснежной рубашке, в тёмных штанах, заправленных в коричневые сафьяновые сапожки, а запястья схватывали кожаные, зашнурованные наручи с серебряными пластинами. Широко расставив ноги и скрестив на груди руки, он приковывал взгляды благодаря щиту за спиной, на котором были нарисованы в китайской манере трое оголённых по пояс раскосых мужчин, чьи напряжённые в изворотах тела пронзали боевые ножи. Рисунки подчёркивали созерцательную отрешённость молодого человека: она в полной мере выражалась в его глазах и отвлекала внимание от сильного упругого телосложения, которое угадывалось под одеждой.
Не только бюргерши и их взрослеющие дочки отметили привлекательность молодого человека. Откликаясь на растущее внимание и нетерпение зрителей, он как бы очнулся от поэтической задумчивости и отцепил от поясного ремня бамбуковую палку, через внутреннюю полость которой была продета узкая полоска кожи с привязанным на конце свинцовым грузом. Намотав свободный конец кожаной полоски на пальцы, он начал раскручивать палку перед собой и, благодаря свинцовому грузу, раскрутил так, что она превратилась в подобие звучно рассекающего воздух полупрозрачного щита.
Казак вырвал кинжал из пня, примерил в руке, и вдруг метнул его в живот молодому человеку. Вздох ужаса, а затем облегчения волной прокатился по окружающей их толпе. Кинжал был отбит вращающейся палкой и, проворачиваясь в воздухе с переливами факельного света на клинке, упал на землю. Второй кинжал промелькнул вслед за первым, и будто со звоном разочарования от удара палкой взвился от груди стоящего перед мрачными рисунками мужчины и стал падать, сверкая отблесками факельного пламени.
– Дьявольщина! – пьяно рыгнул возле графини упитанный бюргер. Он повертел головой, показывая, что больше не доверяет своим глазам.
– Дай-ка я попробую, – высокомерно объявил за спиной казака спутник польки. И объяснил своё вмешательство только ей: – Я, кажется, метаю нож получше этого казака.
Казак для зрителей пожал широкими плечами, без возражения отдал ему третий кинжал. Адъютант коменданта главной крепости города пальцем тронул остриё лезвия и внезапно сильно бросил его в незащищённое вращающейся палкой горло молодого человека. Тот как будто ждал именно такого броска; вмиг полупрозрачный свистящий щит переместился кверху, а отбитый кинжал взлетел над его головой. Бамбуковая палка резко замедлила вращение, была схвачена левой, свободной ладонью, а молодой человек с ловкостью кошки поймал освободившейся правой рукой падающий кинжал и тут же с короткого замаха потерял. Мало кто сообразил, что произошло. Адъютант дёрнулся в сторону и схватился за пояс, где остриё кинжала, прежде чем с глухим стуком вонзиться в пустую бочку за его спиной, срезало кожаные ремешки, на которых висели ножны шпаги. В толпе растеряно засмеялись. Потом нестройно захлопали.
– Трофей! – весело заметил казак, поднимая упавшую шпагу с утоптанного множеством ног песка.
Вспыхнув в гневе от сознания унижения, адъютант шагнул к нему.
– Холопы! – процедил он сквозь зубы, презрительно оскалился, точно готовый вцепиться в глотку волк, удерживаемый от нападения лишь этим презрением.
Он протянул руку, чтобы отобрать шпагу, но не тут-то было. Казак вскинул её на вид толпе, а крепкими пальцами другой руки свернул фигу, сунул ему под нос.
– А это видел? – гаркнул он. – Гони выкуп!
Спутник графини неожиданно выбросил кулак, и от удара в подбородок голова казака откинулась, словно её рванули сзади. Он пошатнулся, отступил.
– Ах, так?! – постепенно рассвирепел он и с чувством отвёл жилистую руку с костистым загорелым кулаком.
Однако показать, на что этот кулак был способен, не успел. Растолкав мешающих пройти, его за локоть и за плечи схватили цепкие пальцы стоявших позади зрителей карнавальных стражников. Главный из стражников наклонил медвежью голову к спутнику графини. Поколебавшись мгновение, он жестом руки предложил и ему не сопротивляться, последовать на суд короля праздника. Адъютант хотел было возразить, но вовремя сообразил, что лучше не ожесточать возникшую к нему в толпе неприязнь отказом подчиниться неписанным правилам, единым для всех, хоть бы и для самого короля Карла Х. Под свист и улюлюканье пьяных бюргеров и артистов обоих зачинщиков очередной драки повели к ратуше, к тронному возвышению.
