А по коньку крыши, медленно взмахивая тяжелыми крыльями, с карканьем прыгали два ворона. Потом снялись и полетели мимо Хельги, в сторону моря.
А по серо-стальному от непогоды фиорду шел к берегу боевой корабль. Тот самый, на котором старый Виглаф ушел когда-то в свой последний поход.
— Хельги! — донесся с него знакомый голос. — Хельги!
— Иду, — ответил Хельги в сгущавшуюся темноту. — Иду, отец.
Халльгрим хевдинг по праву гордился своими людьми. Те ведь когда-то бросились в битву и выкупили его жизнь ценой восьми своих.
За Эрлинга была заплачена всего одна.
Но это была жизнь его брата.
***
Сколь многие пали в толкотне, измученные ранами! Сколь многих затоптали взбесившиеся кони, поразили случайные стрелы, свалила усталость… Но лишь смертельнее делалось упорство с той и с другой стороны.
Редела дружина кременецкого князя.
То детский, то боярин валился в истоптанную траву, напитывая кровью берег великой Булги. Скоро, скоро заплачет в Беличьей Пади юная внучка кугыжи.
Не вернется к ней Азамат, не подхватит сильными руками, не закружит по двору.
Подбитыми крыльями распластались те руки в пыли, в крови, на опаленной земле.
Но не доберется до мерянских лесов отметивший Азамата клинок…
И Бьерн, сын Можжевельника, хмуро покажет жене трижды просеченную кольчугу. Чекленер, брат Чекленера, встретил соперника не по силам. Не увидит он своей пятнадцатой весны. Однако не измерят кременецких стен глаза, нацелившие то копье…
Одному князю ничего не делалось. Да еще Радогостю с Ратибором, следовавшим за ним неотступно. Со всех троих давно оборвали дорогие плащи, измяли ударами посеребренные шлемы. Кровь сочилась сквозь железные звенья кольчуг… Десятки раз воочию вставала перед ними смерть! Но они продолжали отчаянно и беспощадно жить в своих седлах. И кони, под стать седокам, грудью валили встречных.
А совсем рядом беззаботно трещали кузнечики, журчала река, трудились в муравейниках муравьи. И солнце свершало в поднебесье свой извечный круг, расстилая в безветренном воздухе послеполуденный покой…
Сколько племен, лишь понаслышке знавших друг друга, сошлось в этом бою!
Вагиры и булгары, хазары и халейги, словене, печенеги, меряне… И что бы не жить им всем вместе на просторной и щедрой земле, что могла всех приютить, каждого накормить-одеть?
Халльгрим хевдинг не видел гибели брата. Только то, что сила, собранная на помощь булгарам, одерживала-таки победу.
Теперь два редевших войска перемешались окончательно. Каждый воин отражал удары и сзади, и спереди, и с боков. Врага от друга отличали с трудом.
Видели словенина и халейга из Гудмундовых людей, вместе отбивавшихся от хазар.
Тот викинг спутал их с булгарами — немудрено… Видели, как потом они отерли с лиц кровь, оглянулись один на другого, чтобы, может быть, обняться, — и одновременно замахнулись мечами…
Пресветлый хан Кубрат вихрем носился по полю. Давно уже иззубрилась его упругая сабля, в алый цвет окрасилась дорогая броня. Жестоко мстил он за гибель любимого брата! Недолго пришлось храброму Органе ездить среди своих. Упал под копыта, закрыв повелителя хана от стрелы, выпущенной в упор!
Чурила Мстиславич дрался неподалеку от Халльгрима. Волчком вертелся под князем вороной жеребец. Зубами хватал вражеских коней и самих врагов… А тяжелый меч князя не знал ни усталости, ни отдыха.
Да и не давали передохнуть — наседали мало не со всех сторон враз…
Всякому было лестно если не свалить вождя словен, то хоть скрестить с ним мечи!
А еще рядом с гарда-конунгом яростно сражался Видга Халльгримссон.
Потому-то сын Ворона все оглядывался — мелькает ли еще длинный гардский щит, надетый на знакомую руку… Вот и вышло, что он, Халльгрим, первым разглядел троих хазар, устремившихся на Чурилу сзади.
— Торлейв конунг! — крикнул он так, что едва выдержало горло. Но князь не то не услышал, не то слишком занят был противником… Не обернулся.
Тогда Халльгрим встретил их сам. Всех троих.
Первый из аль-арсиев угодил под страшный северный меч и умер вместе с конем, не успев ни защититься, ни понять, что произошло.
Второй, наученный его судьбой, вовремя изготовился для удара и полоснул длинным клинком. Но Халльгрим опередил и его, подставив щит — а щит тот вдвое отяжелел от вонзившихся стрел, — и распластал телохранителя до затканного золотом седла…
Дико заржал конь и поволок нечто, повисшее на стремени.
Меч Виглафссона застрял в седельной луке, и викинг на мгновение замешкался, рванув его на свободу.
Этого оказалось достаточно.
Ибо третьим всадником был Мохо-шад. И его копье стремительно ударило Халльгрима в правое плечо. Беспомощно повисла рука, пальцы выпустили меч. Мохо вздернул коня на дыбы и занес копье во второй раз, чтобы пригвоздить халейга к земле.
Халльгрим отшвырнул щит и поймал это копье левой рукой. И хватил царевича оземь, выдернув его из седла.
Хазарский конь ударил его плечом, и Халльгрим не устоял на ногах. Боль ослепила его, на мгновение погрузила во мрак. Но когда он приподнял голову, Мохо-шад был по-прежнему перед ним.
Ему, видно, тоже досталось крепко. По крайней мере встать он уже не мог и полз к Халльгриму на четвереньках, зажав в зубах кинжал. Глаза его светились.
Подполз… И они сцепились, как два зверя. У Халльгрима одна левая рука, у Мохо — две и кинжал. Раз за разом они перекатывались друг через друга, рыча от боли и бешенства. Наконец Мохо достал-таки Халльгрима узким клинком… Но железные пальцы халейга уже нащупали его горло. И держали, сжимаясь в мертвой хватке все сильней и сильней, даже после того, как у самого Халльгрима померкло в глазах…
Так они и остались лежать рядом — в потоптанной, жухлой траве. Халльгрим не видел, как откуда-то возник над ним спешенный Видга. Как Лютинг сын Вестейна ярла встал с внуком Ворона спиной к спине, не подпуская врагов. И как потом Лют вскинул руки к лицу и свалился, и Видга остался один.
И рубился, плача от ярости, один против многих, пока мечи конунговой дружины не разогнали хазар…
Битва кончалась.
Израненные победители наконец замечали свои раны. И по одному ковыляли к реке, таща на себе покалеченных друзей.
На берегу ждала помощь. Дед Вышко разрезал окровавленные одежды, ловко расстегивал иссеченные брони. Два запыхавшихся отрока ведрами подносили воду.
Молча, не поднимая глаз, трудился над страшными ранами Абу Джа-фар Ахмед Ибн Ибрагим. Сосредоточенный Скегги так же молча подавал ему то острый ножичек, то длинный пинцет. Он еще сложит песнь о том, как воины стискивали зубами собственную руку, давя в груди крик! И о булгарских женщинах, без суеты хлопотавших вокруг. Раз за разом уходили они в еще гремевшее поле и возвращались, неся и ведя обессилевших. И горе хазарину, который попадался им живым…
