«Гм! — думал он про себя. — Уж не прав ли был Гейне, когда писал: Пруссак глуп, образование делает его лютым. Этот достойный генерал, очень ученый, как я слышал, кажется, лишен всякого нравственного чувства. Какие великолепные орудия подобные люди в руках умеющих ими пользоваться, и как хорошо знает их Бисмарк!»
— Навестили вы своих пленниц, барон? — продолжал Дролинг с улыбкой.
— Да, граф, я был.
— Голову даю на отсечение, что вас прогнали как лакея и осыпали бранью.
— Вы угадали, граф.
— Так я и знал.
— Но что же делается на площади? — вдруг вскричал барон, встав со стула, чтоб подойти к окну.
— Разве там делается что-нибудь? — ответил генерал прехладнокровно, украдкой переглянувшись с своим молчаливым адъютантом.
— Как же, и нечто очень странное в придачу.
— Что же, барон, скажите, пожалуйста?
— Множество мужиков прибыло с телегами, нагруженными зеленью, живностью и всякого рода припасами.
— Э! Да ведь это вовсе не так неприятно, как мне кажется.
— Положим, граф, но это случается в первый раз, тогда как мы здесь уже неделю.
— Все должно иметь начало. Что вы находите в этом опасного?
— Ровно ничего бы не находил, если б не здесь это было, — ответил Штанбоу значительно.
— Дер тейфель! — вскричал граф, ударив себя по лбу. — Из ума вон, клянусь честью!
— А, теперь вы согласны?
— О, еще бы!
— Тотчас надо предупредить полковника. Я бегу…
— Напрасно будет, — сказал генерал, остановив его движением руки, — полковник Экенфельс в отсутствии.
— В отсутствии, Экенфельс?
— Да, он исполняет важное поручение, которое я ему дал.
— Вы, граф?
— Почему же нет, барон, когда я командую здесь?
— Вы командуете здесь?
— Так точно, — ответил генерал ледяным тоном, который буквально заставил замереть слова на сжатых губах барона.
Настала минута молчания.
Барон был поражен, мрачное предчувствие сдавило ему сердце.
Генерал не оставлял его долго под этим тяжелым впечатлением.
— Вам-то что до этого? — продолжал он с неизъяснимым простодушием. — Вместо скрытого врага, вы, напротив, имеете теперь сильного друга, вполне расположенного вам служить.
— И вы действительно были бы мне другом, граф? — недоверчиво спросил Штанбоу.
— Почему нет? Разве есть что-нибудь, за что я могу на вас сердиться?
— Нет, благодарение Богу!
— Почему же мне тогда не быть вашим другом?
— Правда, прошу извинить меня, граф, я не знаю, что говорю, точно голову потерял, прости Господи!
— Любовь — весна жизни, — затянул фальшивым басом адъютант Дролинга.
— Врангель прав, барон, — со смехом заметил генерал, — любовь вам вскружила голову, надо скорее вылечиться, единственное средство, как вам известно, это обладание предметом страсти.
— Увы! — пробормотал Штанбоу глухо. — Я сильно опасаюсь, что эта обаятельная девушка упорно будет отвергать меня.
— Дер тейфель! Если вы сами сомневаетесь в успехе, то вы погибший человек. Какие мокрые курицы теперешние молодые люди! Знаете, барон, я рассмеялся бы над вами, тысячу чертей! Если б, в сущности, все это не было так жалко! Как! С вашею железною волею, для которой не существует преград, вы, способный для вашего честолюбия идти, не смущаясь духом, в крови по колено, приходите в трепет перед двумя детьми, первый раз в жизни колеблетесь, отступаете! Это просто непонятно, дер тейфель!
— Ваше превосходительство, — вмешался Врангель самым мрачным голосом, — предоставьте барону обделать свое дело — он мечтает о пленительной идиллии с барашками в лентах, во вкусе Флориана или госпожи Дезульер. Вы ничего в этом не смыслите, ваше превосходительство. Это прелестно, осмелюсь доложить.
— Доннерветтер! — вскричал барон, стукнув по столу кулаком с такою яростью, что заплясали бутылки, стаканы и тарелки. — Не позволю я этой девчонке безнаказанно насмехаться надо мною. Клянусь, или она будет моей, или ничьей, хотя бы мне заколоть ее пришлось собственною рукою.
— Ну вот наконец-то я вас узнаю, дер тейфель! — вскричал генерал смеясь. — Хотите вместе пойти навестить гордую красавицу?
— Пойдемте! — сказал Штанбоу глухим голосом.
— Вспышка гнева, которая погаснет от одной слезы, — про себя пробурчал адъютант, однако так громко, чтоб было слышно.
Барон подавил крик ярости.
— Увидим! — сказал он с порывом бешеного гнева. Они вышли.
Площадь полна была народа: множество крестьян с телегами въехали в деревню разными дорогами со всех сторон и, став на площади, превратили ее в рынок, где подняли шум и гам, крича, споря и предлагая свой товар встречным и поперечным.
На открытом воздухе барон как будто немного успокоился и овладел собою — он остановился и подозрительно поглядел вокруг.
— Я не пойду, — сказал он решительно, — извините меня, господа, если я оставлю вас так внезапно, другие заботы, более важные, требуют всего моего внимания, здесь происходит что-то, чего я не понимаю, однако разведать должен. Я чую измену. Мы скоро увидимся опять.
И прежде чем два спутника его, вовсе не ожидавшие такого крутого поворота, успели опомниться от изумления, барон юркнул в толпу и был таков.
— Мы остались в дураках, — вскричал генерал, — этот человек надул нас!
— Он пронюхал, кто мы, — ответил другой, — что делать?
— Идти напролом, отступать уже нельзя.
— Да, борьба завязана, надо выдерживать ее до конца, во что бы ни стало и храбро пасть, если мы будем побеждены.
— На Божью волю. А ведь началось так хорошо!
— Правда, но мы неосторожно натянули веревку, она и порвалась в наших руках. Пойдемте.
Они крепко пожали друг другу руки и вернулись в гостиницу.
Общая зала была полна народа.
Крестьянин подошел к генералу и шепнул ему на ухо несколько слов.
— Там! — ответил генерал, указывая на дом, где заключены были пленницы.
Крестьянин тотчас ушел.
Генерал сделал знак угрюмому унтер-офицеру и вышел из залы с товарищем, который преспокойно курил свою громадную трубку.
Едва они вошли в свою комнату, как унтер-офицер появился вслед за ними.
Генерал сделал, было движение, чтоб затворить дверь.
— Напротив, оставьте ее настежь, — сказал унтер-офицер, — никогда не знаешь, что кроется за затворенною дверью, другое дело, если она отворена, можно остеречься: видишь, кто идет.
— Правда, — согласился генерал.
— Ну, что нового? — спросил унтер-офицер. — Дело идет как по маслу, не правда ли? Я связал мнимого трактирщика и поместил его в погреб освежиться, этот молодец страшно сердил меня.
— Друг Оборотень, дело вовсе не идет как по маслу, — сказал адъютант.
