Князь поднялся с соломы, отряхнул соломинки с поддоспешника, и прислонился к холодной стене.
– Лестно, что пришёл ко мне, а не приказал привести пленного князя к себе во дворец,– сказал Александр.
Мехмед кивнул стражникам, те повесили лампы на крюки возле двери, и вышли из камеры, прикрыв за собой дверь.
– Не каждый день в моей тюрьме появляется такой знатный гость, как ты, князь,– сказал по-гречески Мехмед. – Вот пришёл посмотреть на тебя. Однажды ты сбежал от моих людей в Венеции, но теперь уже не сбежишь.
– Так это твои люди пытались похитить меня? – спросил Александр.
– Они все давно казнены за нерасторопность, так что нечего вспоминать об этих неудачниках.
– Зачем тебе тогда понадобился лишённый наследства княжич?
– За тем же, зачем и Штефану: взять власть в Феодоро и действовать на мою корысть.
– Я никогда не подчинялся чужой воле. Если на этот раз моя воля совпала с волей Штефана – тем лучше. Сомневаюсь, что ты бы тогда уговорил или заставил меня передать мой народ под твою власть.
– Твой народ под моей властью спокойно бы жил на своей земле и имел сильного покровителя, а сейчас он продан в рабство, а сам ты брошен в темницу. Считаешь, что так лучше?
– Я вижу пример Болгарии. И сочувствую болгарскому народу.
– Посочувствуй лучше своему, князь! Или пятнадцать тысяч рабов, захваченных мною в Феодоро, не достойны твоего сочувствия?
Александр опустил голову. Ему нечего было возразить. Помолчав, он спросил:
– Зачем пришёл, султан? Только ли увидеть мой позор?
– Не только. Хотя, и это приятно. Пришёл предложить тебе службу при моём дворе. Будешь послом от меня в христианских странах.
– Мне это неинтересно! Кем я буду в глазах государей Европы? Изменником? Рабом? Никогда им не был и не буду!
– Все подданные султана – его рабы. Тут уж ничего не поделаешь: таков извечный обычай османов. А как тебе другое предложение: стать моим наместником в Крыму?
– Ты хочешь оставить меня князем Феодоро?
– Бейлербеем – наместником, а как тебя будут называть феодориты – твоё дело.
– И что я для этого должен сделать?
– Принять мусульманство.
– То есть, опять-таки, ты мне предлагаешь стать изменником?
Мехмед засмеялся, и тень от его обвисшего живота запрыгала по стене.
– Выходит, выбор у тебя не слишком велик. Но иначе твою жизнь не спасти. Впрочем, от твоего родственника, княжича Тихона, мне известно, что ты не веришь в бога, а лишь притворяешься верующим. Так что тебе безразлично, или крест на шее носить, в который не веришь, или лбом об пол пять раз в день Аллаху бить, в которого тоже не веришь. Для меня же важно, чтобы все окружающие считали тебя мусульманином, а там сам верь, во что хочешь.
– Совсем как Великий Султан Мехмед?– ответил Александр.
– А почему ты решил, что я не правоверный мусульманин?
– Люди говорят. Да и сейчас от тебя пахнет вином. Или Аллах уже снял запрет на употребление вина?
По лицу Мехмеда пробежала нервная судорога.
– Не тебе, неверный, которому смерть глядит в глаза, осуждать Султана.
– Я не осуждаю, ибо сам такой же.
– Ну, так как, примешь мусульманство?– спросил Мехмед, помолчав.
– Нет!
Мехмед с изумлением посмотрел на Александра и потряс головой.
– Я подумал, что мы уже обо всём договорились. Ты изображаешь мусульманина и спокойно правишь своим народом, приводишь его в полное подчинение мне и Османской империи.
– Тебе известна история моего рода?– спросил Александр.
– Ты имеешь в виду своего предка, ныне святого у вас Феодора Гавраса, которому за отказ принять мусульманскую веру Амурали в Феодосиополе отрубил голову? Хочешь сказать, что последуешь его примеру? Но Феодор Гаврас был верующий, а ты безбожник. Какой смысл терять голову ради того, во что не веришь?
– Не в вере смысл. Я привык притворяться, что верю во Христа, и мне легко притвориться, что верю в Аллаха. Но вот оказаться предателем в глазах своего народа, твоим послушным рабом, я не готов. Мой народ – христианский, и он не примет князя мусульманина и раба. Меня станут презирать и ненавидеть. Жить, презираемым собственным народом – доля хуже, чем просто погибнуть. А ещё есть память народная, история, и быть в истории предателем – это кара похуже смерти. Предпочитаю потерять голову.
Мехмед ухмыльнулся.
– Ладно, великодушно обещаю тебе, что голову ты не потеряешь. Останешься с головой. Вот только станет ли тебе от этого легче? Даю тебе время до весны. Потому что весной я собираюсь выступить лично против твоего тестя Штефана Молдавского, чтобы усмирить его навсегда. Когда зацветут первоцветы, я прикажу привести тебя ко мне, и ты в присутствии своей семьи скажешь своё решение. От него будет зависеть твоя судьба и судьба твоей семьи.
– С моей женой, матерью и сыном всё в порядке? Они у тебя?
– Твоя жена, как мне доложили, дралась, словно львица, и убила нескольких лучших моих янычар. Её приняли за воина и чуть не убили, но, к счастью, лишь оглушили ударом алебарды по голове. Говорят, она поправилась, и скоро я её увижу. Твоя жена красивая? – спросил Мехмед, и похотливая улыбочка искривила его губы.
Глаза Александра стали наливаться яростью. Он напрягся как зверь, готовый к прыжку. Цепи на его руках и ногах зазвенели.
– Ты не посмеешь осквернить Софию,– процедил он.
– Я смею всё, потому что я Фатих, Победитель, а ты сейчас пыль под моими ногами, бесправный раб, а завтра будешь вонючим трупом в заливе Золотой Рог,– ответил султан, выхватывая саблю.
Он отступил на шаг, стукнул рукоятью сабли в дверь, и она тут же отворилась. Стражники вошли мгновенно, направив обнажённые клинки на князя. Потом сняли лампы с крюков, вышли, пятясь задом, и затворили дверь за собой. Настала кромешная тьма и тишина. Только неяркие зимние звёзды заглядывали в узкое окно без стекла.
День сменялся ночью. Холод, голод и одиночество стали для Александра повседневной реальностью. Через узкое окно он слышал крики заключённых, которых пытали в Пыточной Башне. Но его никто не трогал. Казалось, о нём забыли. Тюремщики приносили еду, какой-то заключённый под наблюдением тюремщиков, выносил ведро с отходами, и так длилось бесконечно долго.
Больше всего Александра беспокоили мысли о семье. Жена, сын, мать… Они снились ему почти каждую ночь. И во сне жена говорила ему: «Ты ведь такой сильный, такой отважный! Почему же не защитил нас от врагов? Почему?».
И он не знал, что ей ответить. Конечно, иногда приходила спасительная мысль всё свалить на Бога. Мол, такова воля Божья! Но самому себе он лгать не хотел. А тем более, не хотел лгать жене.
