В ходе последнего дня разразилась буря, но он знал, что находится у цели, и не заблудился. Он уже слышал колокол.
Колокол спасения! Колокол вечерни! «Сальве Реджина». Спасение, Небесная Царица!
Пока он выходил из леса и пересекал равнину, чтобы подняться к миссии, небо освободилось от туч.
Его почерневшие губы разошлись в улыбке.
— Как я люблю тебя, знак Любви. Распятый Господь! Скандал Вселенной! Как я тебя люблю!
Внутри пахло хлебом.
— Мы пекли, — сказал ему миссионер, который встретил его.
Два иезуита смотрели на него молча. Он забеспокоился. Они находили странным, что он не представился?
Он понял, что его приняли за одинокого беднягу, заблудившегося, обезумевшего от одиночества, страха и голода. Однако, он не набросился на еду, которую ему предложили. Он предпочел сначала обогреться и передохнуть.
Когда он сел у камина, он почувствовал, что одежда прилипла к его телу в тех местах, где открылись раны. Он не придал этому значения, он слушал.
После вечерних молитв миссионеры закрыли двери. Он наслаждался звуками и запахами миссионерского поста. «Запах ладана, запах потушенных свечей! Молитвенники! Шепот молитвы!»
Люди в черных сутанах возвратились в общий зал. Они уважали молчание странного гостя, а он украдкой посматривал на них и слушал. Они говорили между собой о тех людях, которые посещали их пост. О выживших из Великой Федерации наррагенсетов. Кровавые англичане разбили их на юге. Затем они стали обсуждать новости Новой Франции. Новый губернатор решил уничтожить ирокезов, которые приняли сторону англичан. Он начал военную кампанию, которую остановила зима. Они также упомянули Вапассу. Коалиция Фронтенака и француза-еретика была уничтожена. Осенью операция господина де Ломенье-Шамбор провалилась, но гнездо пиратов было сожжено. Вапассу никогда не восстанет из пепла.
Его сердце билось. Он думал о ней.
Он молчал. Сначала он слушал, не говорят ли они о нем, узнав его… или не поняли ли они, откуда он пришел… Но их диалог был обычной вечерней беседой, обсуждением текущих дел, планов на будущее, новостей, сплетен. Они поздравили себя с отъездом — они уже считали это отставкой — господина де Фронтенака, такого неугодного делу Иисуса.
В их страсти и радости по поводу разрушения Вапассу было что-то от крестовых походов, и в этих людях он узнавал самого себя, свою собственную страсть, которую отныне он не принимал.
— Ты находишься там, далеко, — думал он, представляя себе женщину из Вапассу, ее нежность, ее взгляд полунаивный, полудерзкий. — Ты принадлежишь мне, хотя я всего лишь твой собрат по несчастью, твой враг, которого ты не простишь, несчастный, заслуживающий жалости. И что мне до того, что ты любишь другого, что он владеет твоим телом и душой, я — ничто перед ним. И, однако, ты принадлежишь мне, потому что от меня зависит твоя жизнь и жизнь твоих детей.
Он обращался к ней на «ты» и находил в этом особенное удовольствие, но он никогда бы не решился произнести это «ты» вслух.
Он готов был отдать ей и ее детям всего себя и принадлежать им до того момента, пока не вернется человек, которого она любит.
Он сидел в уголке у очага, опустив глаза. Он боялся выдать себя и старался не вступать в разговор, прикинувшись путешественником, изнуренным долгим переходом.
Один из иезуитов накрыл на стол.
— Ты разделишь с нами трапезу, друг?
Он согласился, решив снять шапку и рукавицы.
Когда он протянул руку, чтобы взять кусок хлеба, они обменялись взглядами, полными сострадания и жалости.
— И ты тоже, брат мой, пострадал от ирокезов.
Надо было достойно ответить.
Он рассказал о путешествии к андасту и как потом попал к сиу, боясь снова оказаться в руках своих мучителей на обратном пути. Известие о войне господина де Горреста против ирокезов воодушевило его на такую попытку. Но ему не удалось бежать от сиу, которые хотели его удержать.
— Не живете ли вы в Ка де ля Мадлен? Мы не получали оттуда известий в течение трех лет, — сказал священник.
Но его товарищ покачал головой: все лица обитателей Новой Франции походили друг на друга.
Чтобы отвлечь их внимание д'Оржеваль попытался расспросить их об их трудах. Сколько крещений прошло за этот год?
Они охотно стали рассказывать. В этом году мимо них проходили племена альгонкинов, которые направлялись на юг. Индейцы не так уж охотно внимали Благой вести, сказал священник, но, потеряв все усилиями англичан, они поняли, что единственным убежищем для них может стать Тень Святого Креста и знамя короля Франции.
Их становилось все больше. И все труднее было их кормить, за ними ухаживать и бороться с их колдовством, так же, как с бесстыдством их женщин. Особенно настораживало пьянство, которое служило причиной других преступлений.
— У нас очень мало алкоголя. Мы держим его только для раненых и больных. Мы не варим пива, чтобы их не искушать. Но стоит погоде улучшиться, как они отправляются в Сорель или Левис, чтобы запастись там огненной водой в обмен на меха, которые они часто воруют из ловушек соседних племен, что служит поводом для конфликтов.
Они с удовольствием рассказывали, а он охотно слушал, одобрял, воодушевлял их короткими восклицаниями, охваченный жалостью к ним и испытывая сострадание к их тяжелой жизни. Но, зная источник их мужества, он завидовал им, он любовался ими, он чувствовал себя их братом и одновременно знал, что их разделяет непреодолимая преграда.
Огонь гас в очаге, красные отсветы играли на лицах трех людей, склонившихся друг к другу в доверительной беседе.
Себастьян д'Оржеваль первым заметил, что надвигается ночь.
— Уже поздно, братья, — пробормотал он. — Не пора ли отдохнуть? Если вы позволите, я буду спать в этой комнате.
Оба священника молча встали. Один из них вспомнил, что необходимо следить за выпечкой хлеба во второй печи.
— Я прослежу, — сказал гость. — Я прошу вас, отдохните. Я буду счастлив отблагодарить вас за ваше гостеприимство.
Отец де Ламбер и его товарищ согласно кивнули. Они стояли у двери, держа в руках свечи, золотым сиянием освещающие их лица.
Они смотрели на человека с руками мученика, одетого в простую одежду следопыта, словно возникшего из снежной бури, из ее вихрей и криков, который не старался скрыть своего вида следопыта, грубоватого и сурового, долгое время жившего у индейцев.
— По утрам мы встаем на молитву, — сказал отец Ламбер. — Днем не предоставляется удобного случая. Потом я отслужу мессу. Вы из наших? Вы нам поможете?
— С радостью. И если вы не сочтете меня недостойным, то я после исповеди, если смогу, то помогу вам служить.
Они еще раз покачали утвердительно головами и удалились.
Ночь будет короткой. Нужно торопиться.
Он спать не будет. Когда он встал, то раны тут же напомнили о себе. Он вспомнил Анжелику, ее мягкие руки, ее ласковый голос и ее взгляд.
Он улыбнулся. «Поторопись!»
Он прошел в пекарню и по запаху определил время, необходимое для полной готовности хлебов.
Потом он зашел в пристройку, служившую летней кухней. Зимой там хранили зимнюю одежду и инвентарь. Он взял крепкую веревку и пару снегоходов на смену, а также сани.
Потом он вернулся и открыл склад с провизией. Он двигался бесшумно, словно индеец. Он взял муку, овес, вареных плодов, овсюга, сахару, соли, гусиного жира, фасоли и разных трав.
Затем он отправился в часовню и взял оттуда кое-что. Еще один предмет он обнаружил в маленьком сундучке в большом зале и, прежде чем уйти, забросал угли золой.
В последнюю очередь он вернулся в пекарню и вытащил из печи все хлебы, бывшие там. Потом перенес все на сани.
Какое-то время он сожалел, что до ноздрей священников не донесется благословенный запах свежего хлеба, но ему он был нужнее, теперь он грел его.
Он накинул на плечи лямки саней и отправился в путь, предварительно завернув свою добычу в рогожу и связав ее концы. Он не чувствовал ни боли, ни усталости. Он был только телом, устремленным вперед. Дойдя до забора, он повернул ключ в двери калитки и выскользнул наружу.
