Он обернулся и посмотрел, как она ковыляет позади него с выражением огромного счастья на лице.
Он с трудом поборол желание сообщить ей, что она похожа на растрепанного дикообраза, но она была так горда, что носила костюм индейского мальчишки.
— Уттаке сказал мне, что я достойна быть воином, и поскольку находятся мальчики, которых переодевают в женское платье, потому что они не чувствуют вкуса к ношению оружия, то почему бы мне не надеть мужской костюм, ведь я хорошо стреляю из лука… Вот уж глупость, заставлять меня идти собирать годы или искать подстреленную дичь, только из-за того, что я
— девочка.
Иногда ребенок останавливался. Она боялась.
— Ты думаешь, что она мертва? — спросила она однажды.
— Кто?
— Моя мама, в Вапассу.
Она делала ударение на слове «моя», но Кантор не обращал на это внимания. Он пылко возражал.
— Нет, это невозможно. Она не может умереть. Я хочу тебе объяснить, почему. Слишком много злых сил объединилось против нее. А ты знаешь, что происходит в этом случае?
— Нет!
— Рождается еще большая, добрая сила.
Онорина качала головой. Она рассказала, что будучи у индейцев, видела во сне умирающую мать, она вскочила с криком: «Моя мама умирает! О! Сделайте что-нибудь!..» Она всех переполошила, вызвала даже старую индианку, которая ухаживала за ней.
Она замолчала, вызывая в памяти воспоминания, которые стерла болезнь. Когда у нее была высокая температура, к ней приходила Анжелика. И Онорина говорила с ней. Но когда она приходила в себя, то видела лишь грустные лица индейцев, которые качали головами: Нет, твоей матери здесь нет! Старая индианка догадалась, как действовать, чтобы поддержать ее жизнь: она говорила ей, что для того, чтобы заснуть нужно выпить бульон, и тогда, после того, как Онорина проснется, ее мать будет здесь.
И однажды она проснулась, выздоровевшая. Она могла вставать, она могла идти на улицу, к реке. Старой индианки уже не было рядом, она умерла, и Онорина знала, что ее мать никогда не приходила. А потом пришли французы и забрали оставшихся в живых женщин и детей.
В окрестностях озера Сан-Сакреман Кантор почувствовал «их», они были повсюду.
— Не кричи! «Они» везде!
Он бросился вместе с ней в кустарник, который уже начинал покрываться зеленоватой дымкой нарождающейся листвы.
Быть может, ему показалось! Лес был пуст. Нет, не может быть. Подняв глаза, он увидел, как в тумане виднеется знамя, расшитое лилиями.
— «Они» повсюду, за каждым деревом!..
К счастью, лицо юноши, которое показалось между ветвей, оказалось лицом молодого Ранго, с которым они вместе пели «Христианскую полуночницу» в ночь на Рождество в соборе Квебека.
Сын доктора Ранго, который каждое лето дарил монахиням из Отеля Дье букет цветов из собственного сода, был очень занят, он играл на флейте и барабане.
Барабанщики, которые следовали впереди армий должны были наводить страх на ирокезов.
Это была франко-индейская армия — сто двадцать солдат из метрополии, четыреста канадских солдат и множество индейцев из миссий.
Чтобы достичь севера Мэна Кантору пришлось бы так или иначе перейти тропу, по которой следовала армия. И вот молодой Ранго накинул ему на плечи свою венгерку. Одетый таким образом, держа за веревку своего дикого индейского ребенка, Кантор смог воспользоваться дорогой, стоянками и даже пайком.
За тем отделился от армии, которая двигалась на юг. Продолжая путь на восток, они пересекли пустынный край, где не было ни людей, ни животных, ни дорог. Они попали в Мэн, в настоящий Мэн, непроходимый, где несколько раз на дню, чтобы хоть а немного продвинуться, им приходилось находить брод в бурлящих потоках вод или преодолевать скалистые завалы.
Несмотря на свою ловкость и чутье, Кантор сбивался с дороги, колебался в выборе индейских троп, иногда никуда не ведущих. Радости Версаля разнежили его, — думал он с горечью.
Но вот уже ручьи становились довольно глубокими для плавания. Небольшое племя кочевников на другом берегу реки заканчивало подготавливать к лету лодки из коры.
С ними брат и сестра спустились по реке, пересекли озера, перешли с лодками на головах через пороги, которые вели их к новым озерам или холмистым равнинам, где стояли вигвамы. Индейцы не знали, куда идти: то ли к французам, то ли к англичанам.
Кантор купил лодку и они продолжали движение на восток.
Однажды они увидели вдалеке вершину горы Катадин.
Вапассу был недалеко.
Это был последний этап, начался он ранним утром. Еще час, два, и…
Он услышал позади себя всхлипывания и обернулся.
— Устала?
Он удивился, потому что она никогда не жаловалась.
— Она взяла мои шкатулки! — расплакалась Онорина.
В данный момент он не знал, о чем идет речь. Это было так далеко: корабль, погоня, конец демона. Словно ее и не было никогда! Он даже удивился, когда вспомнил, что был при дворе короля. Он снова стал ребенком из Нового Света.
— Она все забрала, даже зуб кашалота, даже ракушку, которую ты мне дал…
— Что ты говоришь?
Болезнь ослабила ее горло, и когда она плакала, ее очень трудно было понять.
— Даже кольцо моего отца и письмо мамы, — продолжала жалостливым тоном Онорина, приближение к Вапассу вызывало у нее воспоминания.
— Так это-то, наверное, и ослабило ее силы, — пробормотал он задумчиво.
Теперь пришла очередь Онорины задавать вопросы.
— Что ты говоришь?
— Кольцо твоего отца и письмо мамы, они подкосили ее силы, ты понимаешь?
Она важно покачала головой. И от этой мысли она утешилась.
Они поразили Отравительницу, это было неплохо выполнено!..
«Мы подходим», — подумал он.
Но он не испытывал детского нетерпения, которое однако присутствовало отчасти в его возбуждении, в его осознании победы, конца, он чувствовал небывалую широту в момент, когда произнес: «Мы подходим». И он почувствовал, что что-то неизведанное охватывает его.
Дверь открылась, и они вошли вместе. Все было величественным и светлым.
«В честь такой радости я спою в аббатстве „Твоя Слава“!..»
Но секунду спустя юный следопыт и его диковатая сестра с недоумением и страхом смотрели на то, что осталось от Вапассу.
В письмах ему тщательно рассказывали о строениях, о расположении построек, о разработанных полях и пастбищах.
Он узнавал все это, и не видел ничего, кроме сплошной пустыни, покрытой новой зеленью, но это была пустыня.
Он пошел дальше и обнаружил почерневшие руины.
Он не смог не обнять Онорину.
— Что такое, Кантор? — спросила она.
— Ничего, — ответил он, поздравляя себя с тем, что она не может видеть всего ужаса, который окружал их. — Ничего, мы подходим к цели. Скоро будет… дом.
— Что произошло? Где они все?..
Ее мать, отец, брат с сестрой! Джонас и его семья, чета малапрадов, солдаты! Ее сердце ныло в груди. Это были такие болезненные удары, что это мешало ей думать.
«Что произошло? Где они? Что произошло?.. Где они?..»
Он продолжал идти, и новый пейзаж открывался его взору. Он был так потрясен неожиданной картиной, что не сразу заметил маленький старый форт поодаль от основного, у которого было заметно какое-то движение.
«Уже неплохо!» — подумал он.
Платье. Женщина. Его мать! Да! Это она! Он снова пустился в путь.
Онорина вырвала руку из его руки и полезла на небольшой обломок скалы.
— Не упади! — закричал он в страхе.
Но маленький смешной ирокез лез вверх, сияя от радости.
— Кантор! Я его вижу! Я вижу его!
— Кого ты видишь?
— Старика на горе. Я его вижу! Сегодня я вижу его!
Он подхватил ее, взял за руку.
Оба неподвижно застыли наверху, еще невидимые глазам тех, кто внизу готовился к отправке каравана в сторону юга.
А наверху брат и сестра смотрели, как солнечные лучи и тени скал вырисовывают на горе мирное и спокойное лицо.
— Ты тоже видишь, Кантор?
— Да, — ответил он. — Он смотрит на нас с тобой.
