— Он улыбается нам… Здравствуй, старик с горы. Вот и я, Онорина. Я вернулась. И на этот раз я вижу тебя! О! Кантор! Как я счастлива! Жизнь так прекрасна!.. жизнь прекрасна!..
— И ты не совсем ослепла! Ура! Ура! Теперь пойдем! Мы расскажем им обо всем, но сначала устроим сюрприз.
Он посадил ее на плечи и прыжками стал спускаться с камня на камень, со скалы на скалу, к Вапассу.
ЧАСТЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ПРИБЫТИЕ КАНТОРА И ОНОРИНЫ В ВАПАССУ
75
— Друг мой, нужно ехать, — сказал Колен. Четыре, пять… шесть дней ожидания!.. Анжелика уговорила их подождать. Но срок истекал. Маленькая Онорина так и не появилась, ни одна, ни в сопровождении ангела, как предсказывал Уттаке. Нужно ли было доверять снам дикарей… — говорили недоверчивые люди, которые боялись, что вот-вот окажутся в гуще военных действий.
Лаймон Уайт, немой англичанин, житель Вапассу вместе с отцом Шарля-Анри пришел к Анжелике, чтобы посоветоваться. Они предложили остаться в форте. Если даже предсказание ирокеза и не сбудется, и Онорина так и не придет, они будут здесь. Они все равно будут ждать. Если она все-таки появится, они доставят ее в Голдсборо.
Несмотря на это новое решение, Анжелика не могла решиться на отъезд.
Уехать!.. Уехать, не оглянувшись.
Все бросить!
Она никогда не увидит Вапассу.
О, Вапассу! Разве правда, что нельзя познать земной Рай? Ведь ты познала его. На что жаловаться?..
— Посмотрите на детей! Они знают, что не вернутся…
Весна разливалась по земле, словно море!.. Никогда она не была такой прекрасной, такой ароматной, никогда не было столько цветов, и никогда так звонко не пели птицы.
— Еще один день! Подождем еще один день, — умоляла Анжелика.
Ее раздражала их торопливость, с которой они стремились покинуть эти места.
Четыре, пять, шесть дней ожидания, ведь это так мало!
И однако она на долгие годы запомнила их.
Этих дней было достаточно, чтобы почувствовать наступление весны и понять, что времена смерти отступили…
И иезуит отступил в тень, исчез, несмотря на все ее усилия удержать его.
В первые вечера, прежде чем заснуть, она возвращалась мысленно к тому моменту, когда он был еще жив, и она не видела его, потому что спала…
Это был тот миг, когда заметив первых людей на другом берегу озера, он бросил свои удочки и побежал в последний раз к форту. И подбежав к детям, крикнул: «Будьте послушными! Не двигайтесь. Я вернусь!»
Он заскочил в комнату Лаймона Уайта. Натянул на свое истерзанное тело сутану… Проклятую! Чудесную!.. Он застегнул ее своими искалеченными пальцами сверху донизу, надел пояс и повесил на шею распятие. Потом он вышел. И, может быть, маленький Шарль-Анри крикнул ему вслед: «Мертвый дядя, куда ты?»
Он пошел по равнине и предстал перед людьми, чтобы отдать себя на муки и смерть.
Она волновалась во сне, бросая себе упреки. Ибо она не сомневалась, не смогла ли она выходить его, даже после того, как с него сняли скальп. Эти раны были многочисленны, голова окровавлена, но можно было бы постараться. «Я должна была бы… Я должна была бы…»
А она смотрела, как он умирает на ее руках.
Она ждала.
Она надеялась, что он умрет.
Нужно было, чтобы он умер…
Ах! Долгая, долгая смерть, как ты медленно приходишь, и какой внезапной можешь быть!
Сидя у ее изголовья, Колен не пытался ее утешить, ограничиваясь тем, что шептал успокаивающие слова, которые смягчали ее рыдания.
Затем ее здоровье укрепилось, ее беспокойство за Онорину взяло верх над произошедшей драмой, и видение прошедших дней стало мало-помалу отступать.
Ее сон стал мирным и глубоким.
Просыпаясь, она видела вокруг себя силуэты людей, слышала их голоса, и реальность прогоняла страшные сны.
Она изменилась. Она не знала еще, в чем это заключалось. Это происходило с ней и раньше, но никогда еще она не испытывала такого острого ощущения разрыва, разрушения и потери.
Иногда она сердилась на них за их разумные слова, за их логические доводы, за их планы, которые строились вокруг этого отъезда. А ее никто не понимал, даже Колен.
Ее разум, ее сердце и душа были похожи на птиц, которые бьются о прутья клетки, слишком узкой для них.
Это делало ее нервозной, легко раздражимой, за что она сама себя упрекала.
— Простите меня, — не переставала повторять она. — Я погорячилась…
И они прощались ей все, и поскольку они не знали, какие мучения души она испытывала, они могли только лишь утешаться и радоваться за нее, за то, что она снова обретает свой боевой дух и силы, чтобы противоречить им, когда дело касалось отъезда.
В действительности, они удивлялись быстроте, с которой она возвращалась к жизни.
Под солнцем, словно в руках умелого парикмахера, ее волосы снова становились мягкими и блестящими.
Ее бледность сменялась румянцем, губы становились ярче, тени под глазами исчезали, и вот уже она являла собой ту тревожную красоту, которая характерна для женщин, протанцевавших всю ночь на балу.
Индейцы-кочевники начали прибывать, и не понимали, что произошло с фортом, где хлеб, где все люди?..
Они смотрели на разрушенный городок Вапассу, который они привыкли посещать, затем, отказываясь верить в происшедшее, они ставили свои вигвамы. И вот уже равнину наполняли дымы, крики детей, лай собак, индейцы готовились к летним работам.
Но вот истек последний день, и караван стал готовиться к отправлению.
Анжелика сердилась на Колена так сильно, что не отвечала на его вопросы, когда он к ней обращался.
В последний момент сигнал к отправлению был отложен, потому что куда-то делись дети. Они предпочли заняться самостоятельными исследованиями округи. Однако, они не должны были далеко забраться.
Пока их искали, носильщики сняли со спин свои грузы.
Глаза Анжелики оглядели Вапассу и устремились к горизонту.
Внезапно она перестала грустить. Эти горы, эти леса поведали ей свой секрет. Она не имела права забыть, дать пригнуть себя к земле тяжестью жизни.
Индейцы, которые издалека наблюдали за белыми, внезапно оживились и понеслись к ним толпой, что-то возбужденно выкрикивая…
Анжелика почувствовала, что ее словно ослепляет какая-то вспышка.
Индейский ребенок бежал к ней, протянув руки, и она тоже бросилась к нему, сама не зная почему. Словно волна любви подхватила ее на свой гребень, со всеми порывами, страстями и надеждами.
— Онорина!
Она подхватила легкое тельце и, держа ее на руках, думала, что умрет от счастья.
Ни лицо девочки, ни ее одежда, ни волосы, смазанные жиром, не смогли обмануть ее.
Она узнала бы ребенка под какой угодно маской, она узнала бы живой блеск глаз Онорины.
— Я знала, что ты придешь!.. Ох ты, несносная, как я вижу, твои мечты сбылись?..
И она хохотала и кружилась с ребенком, прижатым к сердцу.
— Индейский воин! Индейский воин! Ну смотрите на это чудо!.. Индейский воин вернулся!..
В суматохе голосов кто-то вскричал:
— О Господи! У нее была оспа!
Другой голос, новый и почти незнакомый, ответил:
— Да, но она жива, и мама вылечит ее.
Этот голос и эти слова привлекли внимание Анжелики, которую пронзила внезапная мысль: «Оспа!..»
— Кантор! Кантор!.. Но… откуда ты взялся?
— Из Версаля, — ответил Кантор по-светски, — но с небольшим трудом по Квебеку, Монреалю и Онтарио.
— Он приехал, чтобы найти меня! — заявила Онорина.
Анжелика поставила ее на землю, чтобы прижать ладони к лицу Кантора, чтобы обнять его.
Она почувствовала его силу. Это был мужчина. Она все сразу поняла. Встреча, которая заставила его пуститься в плаванье, погоня, деяние, которое он совершил…
Тут появились несколько человек, которые еще не поняли, что случилось. Они кричали:
— Мы нашли детей! Можно ехать!
И теперь уже все расхохотались, потому что не было нужды ждать еще. Можно ехать… — Ты видел отца?.. Кантор вытаращил глаза. Он не знал, что граф де Пейрак отправился во Францию. Их корабли разошлись в океане.
