С этими словами она протянула руку к золотой филигранной корзинке, где лежало штук двадцать великолепных персиков, и взяла один из них.
Затем, отцепив от пояса прелестный ножичек с серебряным лезвием и малахитовой рукояткой, она разрезала персик и предложила одну половину герцогу. Он схватил персик и жадно поднес его к губам. Но в тот момент, когда он вонзил зубы в персик, глаза его словно заволокло туманом.
Диана смотрела на герцога ясным взором, с улыбкой, застывшей на губах.
Реми прислонился к резному деревянному пилястру и тоже смотрел, мрачный, безмолвный.
Герцог поднес руку ко лбу, отер капли пота и проглотил откушенный кусочек персика.
Этот пот, по-видимому, был признаком внезапного недомогания, ибо герцог уронил остаток персика на тарелку и, с усилием поднявшись с места, видимо, предложил своей прекрасной сотрапезнице выйти с ним в сад и подышать свежим воздухом., Диана встала и оперлась на руку герцога. Реми проводил их взглядом, особенно пристально посмотрел он на Франциска, несколько оправившегося на свежем воздухе.
Герцог и Диана подошли совсем близко к месту, где прятался Анри. Франциск пылко прижимал к сердцу руку молодой женщины.
— Мне стало лучше, — сказал он, — но в голове какая-то тяжесть. Я слишком сильно полюбил вас, сударыня.
— Диана сорвала несколько веточек жасмина и две прелестные розы из тех, что покрывали ковром цоколь статуи, за которой притаился испуганный Анри.
— Что это вы делаете, сударыня? — спросил герцог.
— Я слышала, монсеньер, — ответила она, — что запах цветов лучшее лекарство при головокружении.
— Составляя букет, Диана уронила одну розу, и принц учтиво наклонился, чтобы поднять ее.
Воспользовавшись этим, Диана обрызгала другую розу какой-то жидкостью из золотого флакончика, который она вынула из-за корсажа.
Потом она приняла розу из рук герцога и прикрепила ее к поясу.
— Эту розу возьму я. Обменяемся.
И она протянула ему букет.
Франциск с наслаждением вдохнул аромат цветов и обнял Диану за талию. Но это прикосновение, по всей видимости, вызвало у него такое смятение чувств, что он принужден был сесть на стоявшую тут же скамью.
Анри не терял их обоих из виду, что не мешало ему время от времени бросать взгляд в сторону Реми, который, оставшись в павильоне, с напряженным вниманием следил за происходящим, стараясь ничего не упустить.
Чувствуя, что герцог теряет силы, Диана села рядом с ним на скамью.
Приступ дурноты продолжался у Франциска дольше, чем в первый раз. Голова его поникла, он, видимо, потерял сознание.
Наконец он медленно приподнялся и сделал усилие, чтобы поцеловать свою прекрасную гостью. Но молодая женщина, словно не заметив этого движения, встала.
— Вы плохо себя чувствуете, монсеньер? Лучше возвратимся.
— Да, да, возвратимся! — вскричал принц. — Благодарю вас!
Шатаясь, он встал. Теперь уже он опирался на руку Дианы. Франциск прижал губы к шее молодой женщины.
Та вздрогнула всем телом, словно от прикосновения раскаленного железа.
— Реми, подайте подсвечник! — крикнула она. — Подсвечник!
Реми тотчас вошел в столовую и, поспешно вернувшись с зажженной свечой в руке, подал ее Диане.
— Куда угодно направиться вашему высочеству? — спросила она.
— В спальню! Вы поможете мне дойти, не правда ли, сударыня? — спросил герцог.
— С удовольствием, монсеньер, — ответила Диана.
Идя рядом с герцогом, она высоко подняла подсвечник.
Реми отправился в глубину павильона и открыл там окно, куда воздух ворвался с такой силой, что свеча в руках Дианы, словно вспыхнув гневом, бросила пламя и дым прямо в лицо Франциску, стоявшему на самом сквозняке.
Влюбленные — как полагал Анри — прошли по галерее в покои герцога и исчезли за узорчатой портьерой.
Анри созерцал эту сцену в бешенстве, почти теряя сознание.
Когда он вышел из своего укрытия, руки его беспомощно висели вдоль тела, невидящий взгляд устремлен был в одну точку.
Но в тот же миг портьера, за которой только что исчезли Диана и герцог, приподнялась, и молодая женщина вбежала в столовую и увлекла за собой Реми, который, видимо, поджидал ее.
— Идем!.. — сказала она. — Идем, все кончено!..
И оба словно безумные устремились в сад.
Но Анри при виде их обрел все свои силы. Он бросился им навстречу, и внезапно они наткнулись на него посреди аллеи: он стоял скрестив руки, в молчании, более устрашающем, чем любые угрозы.
И действительно, Анри дошел до такого исступления, что готов был убить всякого, кто стал бы утверждать, будто женщины не чудовища, созданные адскими силами для того, чтобы осквернять мир.
Он схватил Диану за руку, несмотря на вырвавшийся у нее крик ужаса, несмотря на то, что Реми приставил к груди его кинжал.
— О, вы меня, верно, не узнаёте! — промолвил он. — Я тот наивный юноша, который любил вас и которому вы отказались подарить свою любовь, уверяя, что для вас нет будущего. А, прекрасная лицемерка, и ты, подлый обманщик, наконец-то я узнал вас, будьте вы прокляты! Одной я говорю: презираю тебя, другому — ты мне омерзителен!
— Дорогу! — крикнул Реми, с трудом переводя дух. — Дорогу, безумный мальчишка, не то…
— Хорошо, — ответил Анри, — докончи свое дело, умертви мое тело, негодяй, раз ты убил мою душу!
— Молчи! — яростно прошептал Реми, намереваясь вонзить в него клинок.
Но Диана с силой оттолкнула Реми и, схватив за руку дю Бушажа, притянула его к себе.
Диана была мертвенно-бледна. Ее прекрасные волосы, разметавшись, упали на плечи, от прикосновения ее руки Анри ощутил холод, словно дотронулся до трупа.
— Сударь, — сказала она, — не судите дерзновенно о том, что известно одному богу!.. Я Диана де Меридор, и я любила господина де Бюсси, которого герцог Анжуйский дал подло убить, хотя мог его спасти. Неделю назад Реми заколол кинжалом Орильи, сообщника герцога, а что до самого герцога, я только что отравила его при помощи персика, букета и свечи… Дорогу, сударь, дорогу Диане де Меридор, которая направляется в монастырь!
Сказав это, она отпустила дю Бушажа и снова взяла под руку ожидавшего ее Реми.
Анри упал на колени и проводил глазами мрачные фигуры убийц, которые, подобно адскому видению, исчезли в чаще парка.
Лишь час спустя молодой человек, разбитый усталостью, подавленный ужасом, нашел в себе силы дотащиться до своей комнаты.
В замке все спали.
На другой день, около девяти часов утра, солнце озарило золотым сиянием аллеи Шато-Тьерри.
