XXV. Судьба
На другой день, около девяти часов утра, солнце озарило золотым сиянием аллеи Шато-Тьерри.
На рассвете рабочие принялись за уборку парка и апартаментов, где должен был остановиться король.
В павильоне все было тихо, ибо накануне вечером герцог запретил обоим своим слугам будить его. Им надлежало ждать, когда он позовет.
Около половины десятого в город примчались два верховых курьера с вестью о приближении его величества.
Эшевены и солдаты гарнизона во главе с губернатором выстроились вдоль дороги в ожидании королевского поезда.
В десять часов у подножия холма показался король. На последней остановке он пересел из кареты в седло: отличный наездник, он пользовался любым случаем погарцевать на коне, особенно когда вступал в какой-нибудь город.
Королева-мать следовала за Генрихом в крытых носилках. За ними на отличных конях ехали пятьдесят пышно одетых дворян.
Рота гвардейцев под командой самого Крильона, сто двадцать швейцарцев, столько же шотландцев и вся королевская свита с мулами, сундуками и лакеями образовали целую армию, поднимавшуюся по извилистой дороге на вершину холма.
Наконец шествие вступило в город под звон колоколов, гром пушек и звуки всевозможных музыкальных инструментов.
Жители города горячо приветствовали короля: он появлялся среди подданных так редко, что еще сохранял ореол божественности.
Проезжая сквозь толпу, король тщетно искал глазами брата. У решетки замка он увидел лишь Анри дю Бушажа.
Войдя в замок, Генрих III осведомился о здоровье герцога Анжуйского у дежурного офицера.
— Государь, — ответил тот, — его светлость уже несколько дней изволит жить в парковом павильоне, и сегодня утром мы еще не видели монсеньера.
— Этот павильон, видно, очень уединенное место, — недовольно сказал Генрих, — раз оттуда не слышно пушечных выстрелов.
— Ваше величество, — осмелился сказать один из старых слуг герцога, — может быть, монсеньер не ожидал вас так рано?
— Старый болван! — проворчал Генрих. — Монсеньер Анжуйский еще вчера знал о моем визите.
И Генрих, которому хотелось прослыть кротким и добрым, вскричал:
— Раз он не встречает нас, мы сами пойдем ему навстречу!
Вся процессия направилась к павильону. Когда головной отряд гвардейцев подходил к буковой аллее, откуда-то донесся душераздирающий вопль.
— Что это? — спросил король, оборачиваясь к матери.
— Боже мой, — прошептала Екатерина, стараясь найти разгадку на лицах окружающих, — это вопль отчаяния…
— Мой повелитель! Мой бедный герцог! — кричал второй слуга Франциска — он стоял в окне павильона, являя признаки жесточайшего отчаяния.
Все устремились к павильону; короля увлек общий людской поток.
Он вошел как раз в ту минуту, когда поднимали герцога Анжуйского, которого камердинер нашел лежащим в спальне на ковре.
Герцог не подавал никаких признаков жизни: у него только странно дергались веки да судорожно сводило губы.
Король остановился у порога.
— Какое плохое предзнаменование! — прошептал он.
— Удалитесь, сын мой, — сказала Екатерина, — прошу вас.
— Бедный Франциск! — произнес Генрих, очень довольный, что его попросили уйти и тем самым избавили от зрелища этой агонии.
За королем последовали и все придворные, кроме двух старых слуг герцога.
— Странно, странно! — прошептала Екатерина, став на колени перед сыном.
И пока по всему городу разыскивали лекаря герцога и отправляли курьера за помощью в Париж, королева-мать пыталась установить причину странной болезни, от которой погибал Франциск Анжуйский.
На этот счет у флорентинки имелся богатый опыт. Прежде всего она хладнокровно допросила обоих слуг, которые в отчаянии рвали на себе волосы.
Оба ответили, что накануне герцог вернулся в павильон поздно вечером; он велел, чтобы никто к нему без вызова не приходил, и решительно запретил будить его утром.
— Он, наверно, ждал кого-нибудь к ужину? — спроси ла королева-мать.
— Мы тоже так думали, государыня, — смиренно ответили слуги.
— Однако, убирая со стола, вы же видели, ужинал мой сын в одиночестве или нет?
— Мы еще не убирали, государыня.
— Хорошо, — сказала Екатерина, — можете идти.
И она осталась одна.
Не трогая герцога, распростертого на кровати, куда его положили, она занялась обстоятельным исследованием каждого признака, который мог бы подтвердить ее страшные подозрения.
Она заметила, что кожа на лбу Франциска приняла коричневый оттенок, глаза налились кровью, на губах появилось странное изъязвление, словно от ожога серой.
— Посмотрим, — пробормотала она, оглядываясь по сторонам.
Первое, что она увидела, был подсвечник, где полностью догорела свеча.
«Свеча горела долго, — подумала королева, — значит, Франциск долго пробыл в этой комнате. А на ковре какой-то букет…»
Екатерина поспешно схватила его и заметила, что все цветы еще свежие, кроме одной розы, почерневшей и высохшей.
— Что это? — пробормотала она. — Чем были облиты лепестки розы?.. Я знаю одну жидкость, от которой сразу вянут цветы.
И, вздрогнув, она отшвырнула букет.
Екатерина бросилась в столовую. Лакеи не обманули ее: никто не дотрагивался до сервировки, после того как здесь кончили ужинать.
Королева обратила внимание на половину персика, лежавшего на краю стола.
Персик потемнел так же, как и роза.
«Отсюда и язвы на губах, — подумала она. — Но Франциск откусил только маленький кусочек. Он не долго держал в руке букет — цветы еще свежие. Яд не мог глубоко проникнуть. Но откуда же полный паралич и явственные следы разложения? Наверно, я не все заметила».
И, мысленно произнося эти слова, Екатерина увидела красно-синего попугая Франциска.
Птица была мертва.
Екатерина снова устремила тревожный взгляд на подсвечник.
«Дым! — догадалась она. — Дым! Фитиль был отравлен. Сын мой погиб!»
Королева тотчас же позвала. Комната наполнилась слугами и офицерами.
— Лекаря! — говорили одни.
— Священника! — говорили другие.
Тем временем Екатерина поднесла к губам Франциска один из флаконов, которые всегда имела при себе, и устремила взгляд на лицо сына, чтобы судить, насколько действенным оказалось противоядие. Герцог приоткрыл глаза и рот, но взгляд его уже потух, с губ не слетело ни единого звука.
Екатерина, мрачная и безмолвная, вышла из комнаты, сделав обоим слугам знак следовать за нею.
Она отвела их в другой павильон и села, не спуская с них глаз.
