Вечером того же дня де Ла Ривьер и Жан Лемерсье, со стороны короля, а также Жан де Бейль и сенешаль Турени, со стороны герцога Туренского, явились в дом Пьера де Краона, неподалеку от кладбища Сен-Жан, и от имени короля и герцога объявили ему, что ни тот, ни другой в его службе более надобности не имеют. Не успев еще оправиться после полученного удара и падения с лошади, Пьер де Краон следующей же ночью выехал из Парижа в Анжу, где он владел большим укрепленным замком под названием Сабле.
На другой день, едва рассвело, герольды в ливреях герцога Туренского уже разъезжали по парижским улицам в сопровождении трубачей и на всех перекрестках и площадях оглашали уведомление о вызове, которое за месяц до того было разослано во все части королевства, равно как и в крупнейшие города Англии, Италии и Германии. В уведомлении этом говорилось:
«Мы, Людовик Валуа, герцог Туренский, милостью Божьей сын и брат королей Французских, желая встретиться и свести знакомство с благороднейшими людьми, рыцарями и воинами как Французского королевства, так и других королевств, извещаем — не из гордости, ненависти или недоброжелательства, но единственно ради удовольствия насладиться приятным обществом и с согласия короля, нашего брата, — что завтра с десяти часов утра и до трех часов пополудни мы готовы будем выйти на поединок с каждым, кто этого пожелает. При входе в наш шатер, рядом с ристалищем, будут выставлены щит войны и щит мира, украшенные нашими гербами, так что всякий, кто пожелает с нами состязаться, да соблаговолит послать своего оруженосца или явиться сам и прикоснуться древком своего копья к щиту мира — если желает участвовать в мирном поединке, или острием копья к щиту войны — если хочет участвовать в поединке военном. Дабы все дворяне, благородные рыцари и воины могли считать это извещение твердым и неизменным, мы распорядились огласить его и скрепили печатями с нашими гербами. Составлено в Париже, в нашем дворце, 20 июня 1389 года».
Известие о поединке, в котором должен был участвовать первый принц крови, наделало в Париже много шуму. Когда герцог Туренский явился к своему брату просить позволения по случаю прибытия королевы Изабеллы устроить турнир, члены Королевского совета попытались воспротивиться. Король, сам любивший турниры и великолепно владевший оружием, пригласил герцога к себе и просил его отказаться от своего намерения, но герцог ответил, что сам вызвался на это в присутствии придворных дам, и король, знавший цену таким словам, дал свое согласие.
Впрочем, участники подобных рыцарских забав подвергали себя не слишком большому риску: противники вели бой тупым оружием, щит войны, помещаемый перед шатром устроителя рядом с щитом мира, лишь указывал, что его владелец готов принять любой вызов. Однако иногда бывало и так, что кто-либо, движимый личной ненавистью, нет-нет да и воспользуется возможностью — под личиной дружбы проникнет на ристалище и внезапно, отбросив притворство, предложит настоящее, а не шуточное сражение. На этот случай в шатре всегда имеется наготове отточенное оружие и снаряженная для боя лошадь.
Хотя герцогиня Валентина разделяла рыцарские увлечения своего времени, она сильно тревожилась за исход предстоявшего поединка. Требование Королевского совета казалось ей вполне справедливым: по внушению своего сердца она опасалась того же, чего другие опасались по внушению своего разума. И вот, когда герцогиня сидела одна, погруженная в эти думы, ей доложили, что та самая девушка, за которой она третьего дня посылала, ожидает в передней и просит герцогиню ее принять. Валентина сделала несколько шагов к отворявшейся двери. Вошла Одетта.
На всем облике этого кроткого, непорочного существа, столь же прекрасном и грациозном, лежала на сей раз печать глубочайшей грусти.
— Что с вами? — обратилась к ней герцогиня, испуганная бледностью молодой девушки. — Чем обязана я удовольствию вас видеть?
— Вы были слишком добры ко мне, — отвечала Одетта, — и я не хотела, чтобы монастырские стены разлучили меня с миром, прежде чем я прощусь с вами.
— Как, бедное дитя?! — воскликнула герцогиня с нежностью. — Неужто вы идете в монахини?
— Еще нет, сударыня. Отец взял с меня слово, пока он жив, не принимать обета. Но я так плакала на его груди, так его молила, что он разрешил мне поселиться при монастыре Пресвятой Троицы, где настоятельницей моя тетка. И вот я уезжаю…
Герцогиня взяла ее за руку.
— А ведь это не все, что вы хотели мне поведать, не правда ли? — сказала она, видя в глазах девушки выражение глубокой печали и страха.
— Еще я хотела поговорить с вами о…
— О ком?
— Да о ком же мне с вами говорить, как не о нем? За кого, скажите, тревожиться, как не за него?
— Чего же вы боитесь?
— Простите, герцогиня, что я говорю с вами о герцоге Туренском… Однако же, если какая-нибудь опасность…
— Опасность?.. — перебила ее Валентина. — Что вы хотите сказать?.. Не мучьте меня!
— Сегодня герцог участвует в поединке…
— Ну и что же?..
— Вчера приходили к моему отцу — а ведь вы знаете, мой отец известен тем, что держит лучших лошадей, каких только можно найти во всем Париже, — так вот, вчера пришли к нему люди и попросили показать самую сильную и выносливую боевую лошадь, которую он может продать. Отец спросил, не для завтрашнего ли поединка она нужна, и эти люди ответили, что да, мол, для завтрашнего, что один иноземный рыцарь желает в нем участвовать. «Стало быть, состязание будет настоящим?» — спросил отец. «Разумеется, — ответили они, смеясь, — и жестоким». Затрепетав от страха при этих словах, я пошла за ними, спустилась по лестнице. Они выбрали в конюшне самую сильную лошадь, примерили ей боевой наголовник… Вы понимаете, сударыня?.. — продолжала Одетта, рыдая. — Предупредите, ради Бога, герцога, скажите, что против него что-то замышляют, ему грозит опасность… Пусть защищается изо всех сил, со всей ловкостью… — Она упала на колени. — Пусть защищается ради вас, ведь вы так прекрасны и так его любите! О, скажите ему об этом так же, как я вам говорю, скажите на коленях, молитвенно скрестив руки, как я сама бы ему сказала, будь я на вашем месте!..
— Спасибо, дитя мое, спасибо…
— Вы предупредите его оруженосцев, ведь правда? Пусть выберут ему самое надежное оружие. Когда он ездил за вами в Милан, он, должно быть, привез его себе оттуда? Там, говорят, делают самое лучшее на свете оружие. Пусть проверит, чтобы как следует прикрепили шлем… Потом, если вы заметите… впрочем, это невозможно, потому что герцог Туренский — самый красивый, самый отважный и самый искусный рыцарь во всем королевстве… Ах, что же я говорю?.. Да-да, если вы заметите, что его покидают силы, ибо противник может пуститься и на коварство, попросите короля — ведь он непременно будет присутствовать, — попросите его прекратить поединок. Он имеет на это право, я спрашивала у отца… Достаточно арбитрам бросить между сражающимися жезл, и бой должен кончиться. Скажите же ему, чтобы остановил это злосчастное сражение, никто другой этого сделать не может… А я в это время…
