— Мингер Ванслиперкен, вы не можете войти сегодня. Фрау Вандерслуш очень больна и лежит в постели. Доктор говорит, что дело опасно! Вы не можете ее видеть сегодня!
— Больна? Ваша прекрасная, очаровательная хозяйка больна! Боже правый! Что же с ней случилось?
— Все из-за вас или из-за вашей мерзкой собаки, это одно и то же!
— Из-за моей собаки! Я и не знал, что она осталась здесь. Бога ради, Бабэтт, впустите меня, а то снег падает хлопьями, и в такую метель неприятно стоять на улице! — сказал Ванслиперкен.
— Все это так, но впустить вас я не могу! — и служанка оттолкнула его от двери.
— Боже правый! Да что же это такое?
Тогда Бабэтт подробно рассказала лейтенанту все события предыдущей ночи, не щадя красноречия. К тому времени, когда она кончила, Ванслиперкена совершенно занесло снегом. В заключение служанка отвернула своей грубый чулок и показала ему раны от зубов Снарлейиоу на своей икре, а после таких очевидных доказательств правдивости ее слов передала поручение своей госпожи, что до тех пор, пока труп Снарлейиоу не будет положен мингером Ванслиперкеном к ее ногам или к порогу ее дома, мингер Ванслиперкен не будет допущен в этот дом. Закончив этим блистательным финалом свою речь, Бабэтт, которой наскучило уже говорить под вой метели, без церемонии захлопнула дверь перед самым носом лейтенанта Ванслиперкена, предоставив ему переваривать поднесенное угощение, как ему будет угодно. Полный бешенства, Ванслиперкен зашагал, невзирая на метель, вдоль улицы, мысленно обсуждая вопрос: «быть или не быть»! Отказаться ли от вдовы или от возлюбленного Снарлейиоу, от собаки, которую все ненавидели, которая не имела за собой ни одного качества, которая поминутно вводила его в неприятности и в силу всего этого была ему вдвое дороже, или же от вдовы, у которой было столько червонцев в банке и такой хороший доход с ее Луст-Хауза, обладание которой было тем райским сном, который он лелеял в своем воображении.
Но расстаться как с своей собакой, так и с своей мечтой стать мужем и законным обладателем вдовы и ее червонцев он был не в силах. Наконец после некоторого размышления он пришел к такому решению: «Я уверю вдову, что пожертвовал для нее своей собакой, а потом, когда стану ее обладателем, когда она и ее червонцы будут уже в моих руках, моя собака снова появятся, и тогда пусть г-жа Вандерслуш попробует поговорить со мной, если посмеет: я живо усмирю ее по-своему и заставлю припомнить все наши теперешние ссоры». Так рассуждал лейтенант Ванслиперкен, подходя к ожидавшей его шлюпке. Но эти приятные размышления были прерваны неприятным случаем: лейтенант, ослепленный своими планами мести, наткнулся на фонарный столб и разбил себе нос, что, конечно, не могло способствовать хорошему расположению духа, а потому и его мысли, все еще не расстававшиеся со вдовой Вандерслуш, были не особенно нежного характера.
— Погодите, фрау Вандерслуш, погодите! — шептал он. — Вы желали бы убить мою собаку! Ну так я же устрою вам такую собачью жизнь, когда вы станете моей, что вы сами не возрадуетесь! Вы вчера выманили у меня сухари! Прекрасно! Я выманю у вас ваши червонцы, и мы увидим, как вы тогда запляшете! — С этими словами мистер Ванслиперкен сел в свою шлюпку и вернулся обратно на судно.
Здесь он застал посланного от любящих кузенов и кузин короля, привезшего на куттер ответные благодарственные письма и приказание немедленно отправляться в обратный путь. Это было как нельзя более кстати для лейтенанта. Он написал длинное и чувствительное послание вдове, в котором уверял ее, что готов не только повесить свою собаку ей в угоду, но даже и самого себя, если она того пожелает. Затем следовали горькие сожаления о том, что приходится покидать гостеприимный берег, и тонкий намек на то, что при возвращении он надеется застать ее более благосклонной к нему. Прочитав это письмо, вдова Вандерслуш скорчила презрительную гримасу и сказала:
— Ба! Я не вчера родилась! Меня не так-то легко провести!
ГЛАВА XIII. Весь экипаж поет хором, а капрал поневоле отправляется в одинокое плавание
Мистер Ванслиперкен находился в своей каюте вместе с своим возлюбленным псом. Лейтенант, по-видимому, чрезвычайно был недоволен: недоволен вдовой Вандерслуш, недоволен всем экипажем, недоволен собакой и самим собой. Но все же таки к собаке он относился более снисходительно, так как сознавал, что если есть на свете живое существо, питающее к нему хотя слабую привязанность, так это собака, которая еще сверх того ненавидит положительно всех, что также увеличивает ее цену в глазах лейтенанта. — Да, бедная моя собака, — ласково шептал он, гладя ее по голове, — они хотят во что бы то ни стало лишить тебя жизни, сжить тебя со света, но твой господин защитит тебя и не даст в обиду, будь покойна!
Снарлейиоу, точно поняв смысл его слов, поднялся на задние ноги и, положив передние лапы на колени своего господина, стал ластиться к нему. При этом Ванслиперкен заметил, что один глаз у его собаки вспух и совершенно закрылся. Присмотревшись поближе, он с ужасом убедился, что глаз этот был выбит вон, вероятно, метлой, которой угощала собаку Бабэтт.
— Будь она здесь, эта проклятая девка, я бы так ее угостил, что она у меня всю жизнь бы не забыла! — заскрежетал Ванслиперкен зубами по адресу толстой служанки. — Бедная, бедная моя собака, — продолжал он и поцеловал отвратительного пса в распухший глаз, и чего не было с ним с самого детства, случилось теперь: Ванслиперкен заплакал над своей собакой, которая по своим качествам не стоила даже веревки, на которой следовало ее повесить.
Немного успокоившись, лейтенант позвонил и потребовал теплой воды, чтобы промыть глаз своего любимца. На зов явился капрал ван-Спиттер, так как после утренних приготовлений и событий бедняга Костлявый не вставал с своей койки.
Вернувшись с теплой водой, капрал не преминул доложить еще раз, в каких оскорбительных выражениях пел про командира и адмирала Джемми Декс; и крошечные глазки Ванслиперкена сверкнули злобой.
На это капрал не мог ничего ответить, но было несомненно, что Декс оскорбительно отзывался о своем начальстве. А г. Ванслиперкен питал сильную ненависть к Джемми то, что его все любили и что он весел и забавлял весь экипаж; лейтенант же не мог простить, чтобы кого-нибудь любили и чтобы кто-нибудь способствовал счастью и веселию других, а на этот раз он еще чувствовал необходимость сорвать на ком-нибудь свою злобу и потому, расспросив кое о чем капрала, отпустил его, приказав прислать к нему одного из его солдат, чтобы примачивать глаз Снарлейиоу, а сам надел шляпу, захватил свой рупор и поднялся наверх.
