мимо дверей Комнаты прошла девушка-рабыня с подносом, уставленным едой, за которой следовали еще две с раскладными столиками в руках.
Мы перешли в соседнюю столовую, где опустились на ложа. Перед нами установили столики. Появилась Вифания, за которой следовала Диана, но они не присоединились к нам. Они обе посчитали для себя обязательным самолично принести и подать нам первое блюдо, выложив чечевицу с колбасой сначала на тарелки моих гостей, а потом на мою, после чего стали ждать, пока мы попробуем еду. Под их внимательным взглядом философ, галл и я закивали и издали возгласы одобрения. Удовлетворенные, Вифания и Диана вышли, переложив обязанность прислуживать нам за столом на девушек-рабынь.
Как бы ни был Дион расстроен и доведен до отчаяния, он был также очень голоден. Он глотал еду огромными порциями, подозвал рабыню, чтобы она положила ему еще. Тригонион ел с еще большим удовольствием и вызывающим отсутствием хороших манер, пользуясь пальцами, чтобы подтолкнуть еду на ложку или пропихнуть ее в рот. Говорят, что галлы, лишенные радостей сексуального наслаждения, отличаются особой прожорливостью.
Зимняя ночь опустилась над Римом, холодная, чистая и спокойная.
Покончив с едой, мои гости быстро удалились. Разговоры утомили Диона. Полный желудок заставил его почувствовать сонливость. Он собирался пораньше лечь спать. Испытывая острое ощущение вины, я почти жалел о своем отказе приютить его и уже был готов предложить ему постель, пусть даже всего на одну ночь; но Дион в нескольких резких словах дал понять, что собирается непременно вернуться в дом Тита Копония. Если он был излишне резок со мной, как я мог винить его? Он пришел просить помощи у старого знакомого и должен был уйти с пустыми руками. Люди, которые находятся в отчаянном положении, — даже философы — редко выслушивают отказ, не теряя при этом достоинства.
Я настоял, чтобы Дион взял себе в сопровождающие Белбона, который довел бы его до дома в целости и сохранности. Это был минимум того, что я мог для него сделать. Тригонион спрятал свои длинные волосы под шляпу и поправил тогу, Дион обвернул голову мантией; они снова стали самозванцами, надевшими на себя знаки достоинства римских мужчин и женщин. Под прикрытием темноты они удалились так же, как и пришли.
Проводив гостей, я оказался перед необходимостью закончить укладку вещей, необходимых для путешествия в Иллирию, где меня ждала встреча с Метоном. Вифания уже сделала большую часть работы, но есть мелочи, которые должен приготовить сам путешественник. Зимние дни коротки, а дневные переезды ограничиваются светлым временем суток, поэтому назавтра я планировал выехать из дома на рассвете и рассчитывал сегодня лечь спать пораньше, однако приготовления задержали меня за полночь. Впрочем, я все равно не смог бы уснуть; забравшись в постель, я не переставая думал о Дионе и о его положении. Протянув руку, я прикоснулся к плечу Вифании, однако она отвернулась, раздраженная на меня за что-то.
Размышляя над сегодняшним визитом, я сообразил, что упустил кое-что. Кто-то посоветовал Диону обратиться ко мне. Кто? И что он делал в компании маленького галла? Они были не лучшей парой, чем вода и масло, однако Дион явно доверял Тригониону настолько, что не боялся расхаживать вместе с ним в переодетом виде.
Впрочем, сонно подумал я, эти вопросы могут подождать, пока я не вернусь из Иллирии и не увижусь с Дионом еще раз. Но тут же мне на память пришло выражение, которое я увидел во взгляде философа — выражение глаз уже мертвого человека. Я вздрогнул и внезапно совершенно проснулся.
Повернувшись на бок, я опять дотронулся до Вифании. Она шумно вздохнула и отодвинулась. Я тихо позвал ее по имени, но она сделала вид, что спит. Что я сделал не так? На что она обиделась? Луч лунного света падал на постель, освещая ее волосы. Сегодня утром она полоскала их хной, чтобы скрыть седину и сделать их более привлекательными. Запах ее волос был знакомым, приятным, возбуждающим. Она могла бы помочь мне уснуть, подумал я, но Вифания, казалось, хотела приласкать меня не больше, чем я — оказать помощь Диону. Я всматривался в путаницу ее волос — непроницаемый лес, непроходимый и темный.
Я ворочался и крутился с боку на бок, пока наконец не оказался на ногах. На мне была длинная туника для защиты от ночного холода. Я обулся и взял с собой шерстяной плащ.
Оказавшись в саду, под укутанным тенью взглядом Минервы, я посмотрел наверх, на небесный свод, покрытый ярким звездным мерцанием. Воздух был чистым и холодным. Я разглядывал созвездия и, чтобы побыстрее утомиться, пытался вспомнить их имена, как латинские, так и греческие, которые узнал еще в те годы, когда жил в Александрии: Большая Медведица, которую Гомер называл Повозкой, а другие зовут Семью Запряженными Волами; Малая Медведица, которую зовут Хвостом Собаки; Коза, которую иные сравнивают с хвостом Рыбы…
Мне по-прежнему не спалось. Нужно прогуляться. Нескольких кругов вокруг фонтана в атриуме явно было недостаточно, чтобы прогнать бессонницу. Я подошел к входной двери и отпер ее. Переступив порогу я оказался на гладкой мощеной мостовой.
По ночам Палатин представляет собой, пожалуй, самое безопасное место во всем Риме. Во времена моего детства люди здесь жили так же смешанно, как и во всех прочих районах, где бедные и богатые, патриции и плебеи теснились все вместе. Но Римская империя начинала свои великие завоевания, и отдельные семьи становились не просто богатыми, а богатыми феноменально, и они выбрали Палатин с его близостью к форуму и с его возвышенным положением над другими, не столь здоровыми участками вокруг Тибра и прилегающими к ним узкими долинами в качестве места своего проживания. С годами многоэтажные помещения, битком набитые семьями бедняков, сносили квартал за кварталом, а на их месте строили большие, просторные дома, отделенные друг от друга участками зелени и небольшими садами. На Палатине до сих пор сохранились скромные обиталища, и не все его жители по-настоящему богаты (я сам лучшее этому подтверждение), но все же он давно превратился в район обитания богачей и представителей знати. Я живу на южной стороне холма, которая спускается от Дома весталок к форуму. В числе моих соседей, чьи дома расположены неподалеку, — едва ли в радиусе полета стрелы от моего, — находятся Марк Красс, самый богатый гражданин Рима, и мой прежний покровитель Цицерон, лишь в сентябре прошлого года с триумфом вернувшийся из политической ссылки и теперь занятый восстановлением своего жилища, разрушенного разъяренной толпой два года
