– Я ищу лошадь необычной породы. Белую. Таких называют единорогами.
Мой собеседник молча уставился на меня ошарашенными глазами, а потом запрокинул голову и громко расхохотался:
– Единорог! Подумать только!
Я застыл, ощущая себя дураком и стараясь не показать этого.
А продавец веревок хохотал взахлеб.
– В этих краях ты скорее отыщешь Слейпнира, чем единорога! А хроссхвалр – это лошадь-кит [1], – выдавил он, когда немного успокоился.
Я дал ему отдышаться и, сдерживая раздражение, снова спросил его, кто же снабжает его этими веревками из лошади-кита.
– Его звать Охтер, – ответил купец, – и он владеет большой прибрежной фермой так далеко на севере, что дорога оттуда, если плыть каждый день и каждую ночь становиться на якорь, занимает целый месяц. Он бывает в Каупанге каждый год, а все остальное время, пожалуй, и вовсе не видит никого, кроме своей собственной родни.
– И где же я могу найти этого Охтера?
Торговец все еще тихонько хихикал.
– Дойдешь до конца улицы и выйдешь из города, – начал объяснять он. – Он всегда ставит там, по правую руку, большой шатер.
– Благодарю тебя, – сказал я, сделав шаг назад. – Ты мне очень помог.
– И скажи ему, что тебя прислал Олейф! – крикнул торговец мне вслед, когда я уже направился дальше по улице. Озрик, хромая, двинулся вслед за мною.
– Кто такой этот Слейпнир, которого здесь легче найти, чем единорога? – спросил он.
– Это значит, что такого животного, как единорог, вовсе не существует, – объяснил я ему. – Слейпнир – это конь, на котором ездит Один. В преданиях старой веры говорится, что у Слейпнира восемь ног.
Мы поравнялись с одним из больших, крытых дерном домов в форме перевернутой лодки. Возле открытой двери стояли, погруженные в беседу, трое мужчин. Судя по проседи в аккуратно подстриженных бородах, двоим из них было хорошо за сорок. Третий же собеседник выглядел заметно моложе, лет на двадцать с небольшим. Все трое были облачены в неброскую одежду – мешковатые темные шерстяные штаны, длинные подпоясанные рубахи и мягкие сапоги до колен. Головы двоих были непокрыты, а третий носил круглую фетровую шапку с необычной отделкой из чередующихся клочков блестящего темного и светлого меха.
Озрик толкнул меня локтем.
– Смотри, – негромко сказал он, указав глазами на незнакомцев.
На первый взгляд в них не было ровным счетом ничего примечательного, кроме разве что более смуглой кожи, чем у всех, кто нам попадался до сих пор. Да еще выглядели они поопрятнее.
– Посмотри на их пояса, – шепнул мой спутник.
Я снова скосил на них глаза. Широкие кожаные пояса были вышиты сложными красно-зелеными узорами из завитушек и петель и застегивались литыми серебряными пряжками тонкой работы.
– Работорговцы, – чуть слышно пояснил Озрик. В его голосе явственно слышалась неприязнь, и я сразу вспомнил, что когда-то и он попал к нам, проданный такими же торговцами живым товаром.
Прикоснувшись к моей руке, сарацин заставил меня пройти рядом с работорговцами, так что мы смогли расслышать их голоса.
Троица полностью проигнорировала нас, а когда мы удалились от них на достаточное расстояние, я спросил:
– О чем они говорили?
– Я уловил только несколько слов. Скорее всего, они прибыли сюда из Хазарии – это далеко за Константинополем, – ответил мой друг.
– Редвальд говорил, что сарацины посещают Каупанг, чтобы покупать рабов. Странно, что константинопольский император позволяет им пересекать свои земли, чтобы добраться сюда. Они ведь могут быть шпионами!
Озрик поморщился:
– Торговля не знает границ. Рабы, купленные в Каупанге, могут в конце концов оказаться и в константинопольском дворце.
К тому времени мы оказались в самом захудалом углу каупангского торжища. Землю здесь почти сплошь покрывал мусор, а дома казались еще более убогими. Тощие, покрытые лишаями бродячие псы рылись в отбросах по сторонам дороги. Кучка людей, похожих на бездомных бродяг, приютилась в тени одного из хлипких навесов. Кто-то из них сидел, кто-то лежал на земле. На покрытых грязью лицах женщин и девочек можно было разглядеть промытые слезами полоски, а мужчины казались усталыми и безразличными ко всему. И хотя на них и не было оков, я сразу понял, что эти люди будут выставлены на невольничьем торговом ряду. Кто-то из них мог попасть в плен в ходе какой-нибудь местной войны, кого-то украли охотники за рабами, кого-то продали в рабство за долги… Я постарался выкинуть из головы возникшую было мысль об участи моих соплеменников, оказавшихся в плену после того, как король Оффа захватил наше королевство. Большинству, конечно, разрешили остаться, работать на земле и платить подати новому правителю, но кое-кого, несомненно, продали в рабство. Мне же очень повезло, что я оказался в изгнании.
В самом конце улицы, там, где она вновь превращалась в тропу, мы, наконец, нашли место, где торговали ловчими птицами. Их оказалось где-то с дюжину, и каждая была привязана шнурком за лапку к деревянным чурбакам, выстроенным в более-менее ровную линию на земле. Птицы яростными блестящими глазами следили за нашим приближением. Земля вокруг насестов была густо усыпана пометом, а пятна не успевшей просохнуть крови и клочки мышиных трупиков свидетельствовали о том, что их лишь недавно кормили. Мелких дербников и ястребов-перепелятников я знал с детства, а отличить больших кречетов от их близких родственников сапсанов мог благодаря экскурсам по соколятнику, которые проводил для меня главный королевский сокольничий. К сожалению, из трех кречетов лишь один оказался белым. У остальных оперение было отмечено темно-коричневыми и черными узорами. Для моей цели они никак не годились.
За птицами присматривал тоненький, как тростинка, паренек, которому едва ли исполнилось десять лет. Решив ни в коем случае не нарушать соглашение с Редвальдом о том, что переговоры о покупке птиц он будет вести сам, я обратился к мальчишке с единственным вопросом: не знает ли он, где найти человека по имени Охтер. Но мой вопрос заглушил грянувший внезапно собачий лай. Едва не сбив мальчишку с ног, мимо промчалась свора шелудивых псов. Их тявканье и визг напугали ловчих птиц, и те поспешно взмыли на насесты, подняв взмахами крыльев с земли облако разбросанного пуха и перьев.
– Где найти Охтера? – повторил я. Юный продавец в этот момент рухнул на колени перед белым кречетом и нежно погладил его по спинке, стараясь успокоить. Когда он поднял голову и вопросительно взглянул на меня, я решил, что он, наверно, не понимает саксонского языка, на котором я обратился к нему. Собаки тем временем сбились в кучу перед крепким, с виду приземистым деревянным домиком, стоявшим чуть дальше по дороге, и, надрываясь, истерически брехали на забранное решеткой окошко.
– Охтер? – спросил я кратко, все еще надеясь, что меня поймут.
Мальчик, продолжая гладить кречета, поднял свободную руку и ткнул пальцем в сторону осаждаемого псами домика. Из стоявшего рядом кожаного шатра с громкой руганью выскочил коренастый мужчина и, кинувшись к собакам, принялся охаживать их толстой палкой.
Дождавшись, пока он успешно разгонит нападавших, мы с Озриком направились к нему.
– Не ты ли будешь Охтер? – вежливо осведомился я. – Олейф сказал, что его можно найти где-то здесь.
Все так же крепко сжимая в кулаке палку, мужчина обернулся к нам. Я поостерегся бы затевать ссору с таким человеком, как он. С его изрезанного морщинами лица, украшенного густой черной бородой, из-под кустистых бровей смотрели проницательные серые глаза. Ростом он был не выше среднего человека, но рубашка на его широченной груди разве что не лопалась. А мускулистые предплечья и толстые пальцы мужчины, стискивавшие палку, недвусмысленно говорили о том, что с ним лучше не шутить.
– Я Охтер. – Уверенный, решительный тон его голоса вполне соответствовал внешности.
– Надеюсь, ты не откажешься рассказать мне о лошади-ките, хроссхвалре, – попросил я его. – Олейф сказал, что они живут в тех краях, где находятся твои владения.
