Дым был сигналом, явным намёком Сигурду, что его старательно расставленная ловушка не сработала.
Вскоре он узнает об этом от шайки Эорика, но пока его разведчики должны увидеть монахов и священников на мосту в Эанулфсбириге.
Я велел Осферту держать их на нашем берегу и удостовериться в том, что они привлекли внимание. Конечно, существовал риск, что датчане Сигурда атакуют беззащитных священнослужителей, но я надеялся, что сначала он подождет, пока не будет уверен, что я пришел. Так он и сделал.
Прибыв в Эанулфсбириг, мы увидели поющий церковный хор. Осферт приказал им петь песнопения, и сейчас они, жалкие и поющие, стояли под великолепными знаменами.
— Пойте громче, ублюдки! — крикнул я, когда мы легким галопом подъезжали к мосту, — пойте, как шумные птенцы!
— Лорд Утред! — отец Уиллибальд подбежал ко мне — Что происходит? Что происходит?
— Я решил начать войну, отец, — ответил я с удовольствием, — это намного интереснее, чем мир.
Он уставился на меня с ужасом. Я слез с седла и увидел, что Осферт выполнил мой приказ и подготовил всё для костра на деревянной части моста.
— Это солома, — сказал он мне, — и она влажная.
— До тех пор пока не загорится, — ответил я. Тростник был уложен связками поперек моста, под ним были спрятаны деревянные бруски в виде низкой баррикады.
Ниже по течению дым от горящих кораблей нарастал, в небо поднималась огромная колонна.
Солнце теперь было совсем низко, отбрасывая длинные тени на восток, где, должно быть, Сигурд уже услышал от обеих команд, что я близко.
— Ты начал войну? — догнал меня Уиллибальд.
— Стену из щитов! — крикнул я — Вот здесь! — я хотел сделать стену на самом мосту. Теперь неважно, сколько Сигурд приведет людей, потому что только несколько человек могут сойтись с нами на узком пространстве между тяжелыми деревянными перилами.
— Мы пришли с миром! — протестовал Уиллибальд. Близнецы, Цеолберт и Цеолнот, тоже протестовали, пока Финан выстраивал наших воинов.
Мост был достаточной ширины, чтобы на нем могли стоять в ряд шесть воинов с перекрывающимися щитами. Я поставил туда четыре шеренги воинов с топорами, мечами и большими круглыми щитами.
— Мы пришли, — повернулся я к Уиллибальду, — потому что Эорик предал вас. Это не имеет никакого отношения к миру. Это чтобы легче развязать войну.
— Спроси его, — я показал на Иванна. — Давай, поговори с ним, а меня оставь в покое! И скажи этим монахам, чтобы они прекратили свой проклятый кошачий концерт.
Потом из дальнего леса за мокрыми полями показались датчане. Тьма датчан, может быть, две сотни, все конные, и вел их Сигурд на великолепном сером жеребце, под знаменем с летящим вороном.
Он увидел, что мы ждем его, и для атаки ему придется послать своих людей на узкий мост. Поэтому он сдержал свою лошадь шагах в пятидесяти, спешился и пошел к нам.
Его сопровождал молодой человек, но все взгляды устремились на Сигурда. Он был крупным широкоплечим мужчиной со шрамами на лице, наполовину скрытым бородой, достаточно длинной, чтобы заплести две толстые косы и носить их обернутыми вокруг шеи. Его шлем отражал краснеющий солнечный свет.
Он не побеспокоился взять с собой щит или вытащить меч, и при этом он все равно оставался датским лордом в своем воинственном великолепии.
Его шлем был инкрустирован золотом, цепь из золота скрывалась среди кос его бороды, его руки были унизаны золотыми кольцами. Золото мерцало и на устье его ножен, как и на рукояти меча.
У молодого человека цепь была серебряной, и макушку его шлема опоясывало серебряное кольцо. Лицо его было высокомерным, наглым и враждебным.
Я перешагнул штабель соломы и пошел им навстречу.
— Лорд Утред, — насмешливо поприветствовал меня Сигурд.
— Ярл Сигурд, — ответил я тем же тоном.
— Я говорил им, что ты не дурак, — сказал он. Солнце сейчас было так низко над юго-западом горизонта, что ему приходилось наполовину закрывать глаза, чтобы видеть меня. Он сплюнул на траву.
— Десять твоих людей против восьмерых моих, — предложил он, — прямо здесь, — он впечатал ногу в мокрую траву. Он хотел выманить моих людей с моста, и знал, что я не соглашусь.
— Разреши мне биться с ним, — сказал молодой человек.
Я пренебрежительно посмотрел на него.
— Я предпочитаю, чтобы мои враги были в том возрасте, когда бреются, перед тем как убивать их, — произнес я и перевел взгляд обратно на Сигурда, — ты против меня, — сказал я ему, — прямо здесь, — и впечатал свою ногу в замерзшую дорожную грязь.
Он улыбнулся, показывая пожелтевшие зубы.
— Я убил бы тебя, Утред, — сказал он мягко, — и избавил бы мир от бесполезного куска крысиного дерьма, но с этим удовольствием придется подождать.
Он потянул свой правый рукав, чтобы показать шину, наложенную на предплечье.
Шина представляла собой две деревянных щепы, стянутых холщовыми полосами. Еще я увидел любопытный шрам на его ладони, две черты в виде креста.
Сигурд не был трусом, как не был и дураком в достаточной степени, чтобы драться со мной, когда сломанная кость правой руки еще восстанавливалась.
— Опять воевал с бабами? — спросил я, кивая на странный шрам.
Он пристально посмотрел на меня. Я подумал, что мой выпад угодил глубоко, но, очевидно, он задумался.
— Разреши мне биться с ним! — опять сказал юнец.
— Помолчи, — прорычал Сигурд.
Я взглянул на парня. Ему было, возможно, восемнадцать или девятнадцать, он почти вошел в полную силу и обладал всей важностью уверенного молодого человека.
На нем была прекрасная кольчуга, наверное, франкская, а его руки унизаны кольцами, которые так любят носить датчане, но я предположил, что богатство досталось ему в дар, а не на поле брани.
— Мой сын, — представил его Сигурд, — Сигурд Сигурдсон. Я кивнул ему, но Сигурд младший лишь враждебно уставился на меня.
Он так хотел проявить себя, но его отец бы этого не позволил.
— Мой единственный сын, — произнес он.
— Кажется, ему не терпится умереть, — сказал я, — если он хочет биться, я окажу ему такую услугу.
— Его время еще не пришло, — ответил Сигурд, — я знаю это, потому что говорил с Эльфадель.
— Эльфадель?
— Она знает будущее, Утред, — произнес он серьезно, без насмешки, — она предсказывает будущее.
До меня доходили слухи об Элфадель, слухи, неуловимые как дым, ходили по Британии, и в них говорилось, что северная колдунья может говорить с богами.
Ее имя, созвучное с ночным кошмаром, заставляло христиан осенять себя крестом.
