Потому силу не умеряли, а лупцевали от души, вгоняя носовые хрящи в глотку и круша крепкие боярские ребра. Хотя убивать и не договаривались, но раз «во пса место», то можно потешиться вволю, тем более что высокомерный князь успел косвенно насолить доброй половине из числа псарей. Затих Андрей Михайлович, не выдержав молодецкой забавы простого люда, уже через несколько минут, но и после этого псари некоторое время по инерции еще порезвились, усердно пиная ногами бездыханное тело. Затем, кряхтя от натуги и ежеминутно приговаривая: «Тяжелый черт. Нажрал пузо-то», отволокли труп подальше, к Курятным воротам, где и оставили валяться ко всеобщему изумлению прохожих.
А через небольшое слюдяное оконце, расположенное в верхнем ярусе громадных великокняжеских палат, за всем этим внимательно наблюдала пара мальчишечьих глаз — не мог Иоанн упустить такого зрелища, ну никак не мог. Очень хотелось лично насладиться осуществленной местью.
В этот же день, только часом позже, были схвачены и главные прихвостни Шуйского — князья Федор Шуйский и Юрий Темкин, а также казначей Фома Головин.
Может быть, при иных обстоятельствах, да в других условиях и сам Иоанн вырос бы совершенно иным. Дурная наследственность не всегда сказывается, а лишь в благоприятной для этого обстановке. Но великий князь рос в волчьей стае, окруженный матерыми свирепыми хищниками, и успел наглядно убедиться, что бывает, когда в нее попадает иной зверь или хотя бы более слабый. Суровы звериные законы — не ты, так тебя, вот и весь сказ. Зайцы в звериной стае не выживают — только волчата, да и то не все.
Иоанн зайцем не был, а потому выжил. И сейчас, в этот холодный декабрьский день, хотя об этом еще никто не ведал, вместе с огромным багрово-красным солнечным диском, над Русью занималась заря нового правления, ибо волчонок отведал первой крови, и человеческая показалась ему гораздо слаще на вкус, нежели ни в чем не повинных щенков и котят.
Впрочем, от них великий князь тоже не спешил отказываться — увы, но каждый день вкушать восхитительное блюдо, начиненное человечиной, представлялось нереальным.
Во всяком случае, пока.
Щенок летел вниз с пронзительным плачущим визгом. Его предсмертный вопль скорее напоминал детский, чем собачий. Длился он недолго — ровно столько, сколько времени ушло на то, чтобы он грянулся оземь и затих. Навсегда. Зато ему на смену мгновенно пришел звонкий мальчишеский хохот. Звучал он сверху, с высокого крыльца царского терема, где, облокотившись на резные балясины, стояло трое нарядно одетых подростков.
Всадник, только что сошедший с коня, неодобрительно глядел на них, хотел что-то сказать и уж было открыл рот, но, всмотревшись повнимательнее, поперхнулся, закашлялся и только зло мотнул головой.
Его высокий спутник то ли был не так зорок, то ли более смел, и потому возмущенно крикнул им:
— Не стыдно животину божью мучить?!
Голос прозвучал как-то глухо, но достаточно отчетливо, чтобы стоявшие наверху могли его услышать. Впрочем, занятые каким-то своим спором подростки не обратили на него ни малейшего внимания.
— Эй, вы! Нешто оглохли?! — не унимался высокий.
Спутник толкнул его в бок, но было поздно — на этот раз настойчивый моралист был услышан и тут же последовал ответ.
— А ты мне что за указчик? — уперев левую руку в бок и выставив вперед правую ногу в нарядном красном сафьяновом сапожке, надменно осведомился один из них.
Он не был среди подростков самым старшим или самым высоким, разве что чуть наряднее и богаче одетый. Однако, судя по манере себя вести, чувствовалось, что верховодит в этой разлюбезной компании именно он.
— Замолчи Левонтий, а то беду накличешь! — прошипел на ухо высокому его спутник. — Нешто не видишь, кто перед тобой?!
— А по мне хоть бы кто! — огрызнулся в ответ Левонтий. — Ежели не одернуть пострелят, дак они чрез седмицу[37] али две и людей так-то метать учнут. Нешто можно молчать, князь Воротынский? А разок-другой усовестишь — глядишь, ума прибавится.
Пока он это произносил, верховод-весельчак успел проворно спуститься по высоким ступенькам во двор и теперь выжидающе встал подле них шагах в десяти. Двое остальных мальчишек в ожидании грядущей потехи застыли сзади.
— Ну, ну, давай, совести меня, а я послушаю, — вкрадчиво предложил подросток, и широкие крылья его ястребиного носа стали нервно раздуваться.
— Ты, великий князь, не гневайся понапрасну, — примирительно обратился к нему Воротынский, заступаясь за своего спутника. — Нешто не зришь, что он — порубежник, в Москве последний раз годков пять назад был, да и то мимоходом. Так что не ведает, что с самим великим князем Иоанном Васильевичем разговаривать довелось.
— Ну, ну, — вновь протянул подросток.
Было заметно, что уважительные слова и примирительный тон князя несколько пригасили пыл юнца, и теперь он пребывает в раздумье — то ли продолжать затеянную игру дальше, то ли пойти на попятную, тем более что ничего обидного ему покамест и не сказали.
Еще раз окинув внимательным взором спутника князя Воротынского, оценив небогатое, без украшений вооружение, запылившуюся от долгой скачки по проселочным дорогам неброскую одежду, Иоанн решил, что дальнейшее препирательство с этим худородным и впрямь будет ниже его достоинства.
— Ладно, — махнул он рукой и строго осведомился: — Как там на моих рубежах? Все ли спокойно?
— Ноне, слава богу, тихо, — вздохнул Воротынский и перекрестился.
— А сюда пошто? — деловито спросил Иоанн.
— Повидаться надобно с князем Шуйским. Оказия у нас приключилась. Уж больно холопы его своевольничали, ну, мы их и того, вместях с Левонтием Шушериным поучили малость.
— Князей Шуйских много, — настороженно заметил Иоанн. — С каким из них повидаться прибыли?
— С Андреем Михайловичем, великий князь.
Подросток зло прищурился, сплюнул и гордо выпрямился:
— С им теперь на том свете возможете свидеться, не ранее. Я сего жестокосердного боярина, кой во зло мою юность употребил и беззаконствовать учал, повелел наказати.
— Вона как, — задумчиво протянул Воротынский. — В опале князь Андрей, стало быть.
— Много чести для зловредца сего, — хмыкнул юный великий князь. — Пес он, хоть и князь, а с бешеными псами известно что деют — псарям отдают. Они с им расправу и учинили. И с иными прочими тако же учиню, дай срок, — мстительно пообещал Иоанн, но тут же обнадежил прибывших: — Но казнити повелю токмо негодных своих слуг. Вы же, яко вой мои, кои денно и нощно рубежи сторожат, можете в покое быти. На вас я не токмо остуду не положу, но и наградити повелю за службу верную. А что холопов дерзких поучили — так то нам в радость лишь. Жаль лишь, что малость — надобно поболе.
