Когда наступил рассвет, Кавамота услышал нарастающий грохот. Он поднял руку и так стоял с поднятой рукой, продолжая следить немигающим взглядом за поездом, который на большой скорости приближался к мосту… Вот третий вагон поравнялся с зарядом. Кавамота резко опустил руку. Тяжелый взрыв потряс тишину. Огонь, пыль, дым взметнулись в небо, и железный скрежет слился с затихающим эхом взрыва. Саперы начали отходить, но здесь вспыхнула перестрелка. Кавамота уже успел отбежать в заросли гаоляна, но должен был вернуться и приказал прекратить стрельбу.
Вскоре все собрались на дороге у грузовика. Капитан пересчитал людей — все десять в сборе. Кавамота вскочил в кабину, солдаты и капитан Удзуки — в кузов. Водитель включил скорость. Сделав большой крюк, военный грузовик въехал в город с другой стороны.
При дворе императора многим оставались неясны события, связанные с гибелью маршала Чжан Цзо-лина. Военные молчали. Однако последний член Генро [2], старейший из старейших советников императора принц Сайондзи, в те дни записал в своем дневнике:
«Это весьма странное событие. Никому этого не говорят, но не виновата ли здесь японская армия?»
Волей-неволей пришлось премьеру Танака доложить обо всем императору. В личной аудиенции он сказал, будто раздумывая, но за этим раздумьем генерал скрывал свое личное отношение к событиям.
— Что касается инцидента, — говорил он, — связанного со взрывом поезда Чжан Цзо-лина, то я подозреваю, что в армии имелось некоторое число подстрекателей. В связи с этим я сегодня отдал военному министру распоряжение произвести расследование.
Военный министр выслушал указание премьера. Невозмутимо и вежливо он ответил:
— Танака-сэнсэй [3], я сделаю все, что от меня зависит…
По пути из резиденции премьер-министра он заехал в генеральный штаб, взволнованный, теряющий спокойствие, сказал генералу Койсо — благоразумному Койсо, как его называли:
— При дворе настроены расследовать причины гибели Чжан Цзо-лина. Премьер-министр только что сказал об этом. Он желает выглядеть ясновидцем и предполагает, что смерть маршала — дело военных.
— Он хочет быть пророком? — воскликнул Койсо. — Но, как говорит пословица: предсказатель сам никогда не знает своей судьбы!
— Я тоже так думаю, — сказал военный министр. — Не возомнил ли он себя гусеницей, которую должен объезжать экипаж…
— Истинные самураи, прославляющие родину, заслуживают всяческой похвалы, — добавил Койсо. — Надо сделать все, чтобы расследование не состоялось.
Премьер Танака оказался между двух огней. Его противники поспешили воспользоваться сложившейся обстановкой.
Он был хорошим надежным слугой, но у него не было имени… Когда хозяевам требовалось позвать своего слугу, они ударяли в ладоши или восклицали: «Хей!» И это восклицание вскоре сделалось его именем.
Хей жил в семье Гиити Танака много лет, к нему привыкли, так же как к попугаю, сидевшему на металлической жердочке возле окна. Однако, в отличие от попугая, с его ядовито красно-зеленым оперением, Хей был совершенно бесцветен. Он носил чесучовую курточку с маленьким стоячим воротником, такие же кремово-серые широкие штаны и мягкие туфли. Хей никому не докучал своим присутствием, он бесшумной тенью появлялся мгновенно, по первому зову, сопровождая свое появление сдержанно вежливым кивком головы. Казалось, Хей постоянно дежурит за ширмой и только того и ждет, чтобы его позвали.
Его лицо, тщательно выбритая голова и тонкие руки были коричнево-желтого цвета, будто долго варились в бобовом соусе. Никто не знал возраста Хея, так же как не знали прошлого безотказного и преданного слуги. Конечно, раньше у Хея было имя, но его давно забыли, так же как забыли и то, что он когда-то жил на Формозе.
Глава семейства Гиити Танака в минуты снисходительно-добродушного настроения сравнивал Хея с бонсай — изящной карликовой сосной, украшавшей гостиную. У деревца был коричнево-соевый ствол, застывший во времени. В дом Танака бонсай перешло от деда и десятки лет оставалось все таким же миниатюрным, живым, но закаменевшим.
Хей исправно убирал дом, поддерживая идеальную чистоту, стирал, подавал к столу, иногда готовил, с любовью копался в декоративном саду и, конечно, содержал в должном порядке изящное маленькое строение в глубине сада, в тени больших криптомерий. Сюда от дома вел легкий, крытый помост, чуть приподнятый над землей, чтобы в ненастную погоду не замочить ноги. Уборная эта, стоявшая под сенью малахитовой зелени, была предметом гордости Гиити Танака, но именно этому строению суждено было стать источником огорчений и государственных неприятностей для владельца загородной резиденции, японского премьер-министра.
Хозяин дома Гиити Танака происходил из древнего самурайского рода и во всем хранил приверженность к прошлому, стараясь приумножать славу воинственных предков, алтарь которых был самым священным местом в загородном доме семейства Танака. Отставной генерал превыше всего в жизни ставил военную профессию и клан, к которому принадлежал.
Танака с гордостью припоминал, что первый иероглиф, который ему показал покойный отец, был иероглиф «бу», обозначавший «оружие». Из множества иероглифов, существующих в японской письменности, именно этот воинственный иероглиф «бу» стал первым, который маленький Гиити научился вычерчивать неуверенной детской рукой. Такова традиция в семье самураев Танака.
С годами иероглиф «бу» перестал играть в жизни Гиити только символическую роль. Задыхаясь от восторга, Гиити входил в оружейную комнату, где на стене висел самурайский меч — прямой и тонкий, как луч света, прорезающий мрак. Отец иногда давал Гиити подержать меч, принадлежавший далекому предку рода Танака, и мальчик начинал трепетать от одного прикосновения к оружию. Здесь были также клинки, короткие и блестящие, как молнии; были старинные кольчуги, страшные маски воинов, пики с гранеными наконечниками и выгравированными на них драконами… Все эти атрибуты древних воинов сопутствовали будущему самураю с самых первых шагов его жизненного пути.
А когда отец вывел маленького Гиити в сад, чтобы обучить стрельбе из лука, он дал ему только одну стрелу и указал только одну цель — промаха быть не должно, самурай обязан стрелять только наверняка…
Тогда же отец сказал, и Гиити запомнил:
— В жизни, сын мой, случается так, что судьба предоставляет одну-единственную возможность добиться успеха. Это цель, которую надо поразить одной стрелой, другой стрелы может не быть. Умей сосредоточиться, собрать силы и не промахнуться…
