— Сегодня марша не будет, — объявил после подъема Кортес. — Нам придется задержаться, чтобы исполнить печальный долг — требуется провести военный суд.
Его солдаты были удивлены и озадачены не меньше меня, да и Чтимые Глашатаи — тоже.
— Донья Флоренсия, — сказал Кортес, жестом указав на самодовольно ухмылявшуюся переводчицу, — взяла на себя труд подслушать разговоры между тремя нашими высокими гостями и вождями деревень, через которые мы проходили.
Она готова присягнуть, что эти три бывших правителя пытались подбить здешний люд на злодейское выступление против служителей Христа. А также благодаря дону Хуану Дамаскино, — он помахал куском коры, — я располагаю рисунком, который служит неопровержимым доказательством их преступного сговора.
Ничтожную Флоренсию все три Глашатая не удостоили даже презрения, но вот их взоры, обращенные ко мне, были полны печали и разочарования. Я выскочил вперед и воскликнул:
— Это неправда!
Кортес мгновенно выхватил меч, приставил его острие к моему горлу и сказал:
— Мне кажется, ты не можешь участвовать в этих слушаниях ни как переводчик, ни как свидетель, ибо нельзя быть уверенным в твоей беспристрастности. Переводить будет донья Флоренсия, а ты… твое дело помалкивать.
Итак, шестеро его командиров составили военный суд, Кортес выступил обвинителем, а Флоренсия — свидетельницей обвинения. Возможно, испанцы заставили ее заранее выучить эти лживые, клеветнические показания, но я подозреваю, что в том не было особой нужды. Люди ее склада, злобные и завистливые, всегда ненавидят тех, кто лучше их, и готовы на любую подлость, лишь бы угодить сильным. Флоренсия с радостью ухватилась за возможность покрасоваться и выплеснула перед слушателями, делавшими вид, будто они ей верят, поток грязных, злобных измышлений, имевших своей целью выставить троих достойных, благородных людей существами еще более низкими, чем она сама.
Я до сего дня так и не имел возможности высказаться в их пользу, а сами Чтимые Глашатаи не пожелали оправдываться перед этим судилищем, сочтя любые оправдания ниже своего достоинства.
Флоренсия, возможно, распиналась бы не один день, уверяя, достань у нее ума на подобную выдумку, что все эти трое есть не кто иные, как Дьяволы из Преисподней, но «судьям» надоело слушать пустую болтовню. Прервав ее разглагольствования, они объявили все троих «подсудимых» виновными в заговоре и попытке мятежа против властей Новой Испании.
Не возражая, не оправдываясь, лишь обменявшись ироническими взглядами, трое правителей встали рядом под могучей сейбой. Испанцы перекинули веревки через подходящие ветки и вздернули всех троих. В тот момент, когда испустили дух Чтимые Глашатаи Куаутемок, Тетлапанкецали и Коанакочцин, закончилась и история Союза Трех. Точная дата мне неизвестна, ибо в том походе я не вел записей, но вы, почтенные братья, легко можете вычислить этот день, ибо сразу после казни Кортес весело воскликнул:
— А теперь, ребята, давайте поохотимся, настреляем дичи и закатим пир. Ведь сегодня последний день Масленицы!
Они пировали всю ночь напролет, поэтому мне не составило труда ускользнуть из лагеря незамеченным и вернуться тем же путем, которым мы пришли. За гораздо более короткое время, чем продолжался наш поход, я вернулся в Куаунауак и явился во дворец Кортеса. Стража привыкла к моим приходам и уходам, и, когда я заявил, что генерал-капитан послал меня вперед, никто ничего не заподозрил. Я поспешил к Бью и рассказал ей обо всем случившемся, заключив:
— Теперь я изгой. Но мне кажется, Кортес и понятия и не имеет, есть ли у меня жена, и уж тем паче не знает, что она проживает здесь. Да хоть бы даже и знал, вряд ли он станет карать вместо меня женщину. Я должен скрыться, а лучше всего затеряться можно в толпе на улицах Теночтитлана. Думаю, мне удастся найти какую-нибудь лачугу в самом бедном квартале, но тебе, Ждущая Луна, вовсе незачем жить в такой нищете. Ты можешь остаться и с удобствами жить здесь…
— Теперь мы изгои, — прервала она меня слабым, но решительным голосом. — Я тоже переберусь в город, Цаа. Правда, тебе придется мне помочь.
Я возражал и упрашивал, но разубедить жену не смог ни в какую. В конце концов мне пришлось собрать наши скудные пожитки, позвать двух рабов, чтобы они несли ее на носилках, и мы, перевалив через обод гор, вернулись в озерный край. Перейдя южную насыпь, мы оказались в Теночтитлане, где с тех пор и живем.
* * *
Я рад видеть вас снова, ваше высокопреосвященство, после столь долгого отсутствия. Вы пришли послушать завершение моего повествования? Что ж, мне осталось досказать самую малость.
Кортес вернулся из своего похода примерно через год и первым делом огласил повсюду вымышленную историю о «заговоре и мятеже» трех Глашатаев, причем мой рисунок стал доказательством «тайного сговора» и, следовательно, справедливости приговора. Поскольку я, чтобы не выдать себя, держал язык за зубами и не рассказывал о расправе над нашими вождями никому, кроме Бью, для бывших подданных Союза Трех это известие стало настоящим потрясением. Все вокруг, конечно, скорбели, проводили запоздалые заупокойные службы и угрюмо ворчали, но людям не осталось ничего другого, как сделать вид, будто они верят рассказу Кортеса. Замечу, что Флоренсия обратно не вернулась, так что возможности еще раз публично выступить со своей гнусной клеветой ей не представилось. Где и как отделались испанцы от этой твари, я так и не узнал, да и не проявлял к этому особого интереса.
Безусловно, мое бегство повергло Кортеса в ярость, но, должно быть, гнев его скоро утих, ибо погони за мной не снарядили и ни о каком розыске я не слышал. Мы с Бью были предоставлены сами себе.
К тому времени рыночную площадь Тлателолько восстановили, хотя она и сильно уменьшилась в размерах. Отправившись туда посмотреть, чем торгуют и каковы цены, я увидел, что рыночная толпа теперь чуть ли не наполовину состоит из белых людей, и если мои соотечественники еще практикуют обмен товарами (ты мне эту глиняную миску, а я тебе эту убитую птицу), то испанцы расплачиваются исключительно деньгами — дукатами, реалами и мараведи. Причем покупают они не только снедь, но и множество безделушек и украшений работы наших ремесленников. Прислушиваясь к их разговорам, я понял, что испанцы покупают «туземные диковины», чтобы послать их своим родственникам или друзьям как «сувениры из Новой Испании».
Как вам известно, ваше преосвященство, после восстановления города над ним было поднято множество различных флагов. И личный, бело-голубой с красным крестом, штандарт Кортеса, и кроваво-золотистый стяг Испании, и полотнище с изображением Девы Марии, и знамя с двуглавым орлом, символизирующим Империю, и множество других. В тот день на рынке я увидел немало наших ремесленников, подобострастно предлагающих на продажу миниатюрные копии всех этих флагов. Одни были выполнены лучше, другие хуже, но даже самые искусные, похоже, не привлекали внимания бродивших по рынку испанцев. И тут до меня дошло, что никто из моих соотечественников не осмелился изготовить и предложить белым людям эмблему мешикатль, символ своего собственного народа. Возможно, ремесленники просто боялись, что их обвинят в тайной приверженности прежним порядкам.
