Как я и предупреждал в самом начале, мне не о чем было рассказывать, кроме как о собственной жизни, а она вся в прошлом. Если у меня и есть хоть какое-то будущее, то мне не дано его предвидеть, да и не думаю, чтобы я этого хотел. Мне вспоминаются слова, которые я так часто слышал во время долгих своих поисков Ацтлана. Эти слова еще повторил Мотекусома в ту ночь, когда мы сидели с ним под луной на вершине пирамиды в Теотиуакане, и в его устах они прозвучали как эпитафия: «Ацтеки были здесь, но ничего не принесли с собой, когда появились, и ничего не оставили, когда ушли». Ацтеки, мешикатль… — какое название ни предпочти, мы все равно уходим. Мы растворяемся, нас поглощают другие народы, мы рассеиваемся, и скоро нас не останется вовсе. Не останется даже воспоминаний, да и вспоминать будет некому. То же самое относится и ко всем другим порабощенным вами народам: они исчезнут или изменятся до неузнаваемости. В настоящее время Кортес собирается основать новые поселения на побережье Южного океана. Альварадо сражается, чтобы завоевать племена джунглей Куаутемалана. Монтехо изо всех сил пытается покорить более цивилизованных майя с полуострова Юлуумиль Кутц, а Гусман ведет бои против непокорных пуремпече в Мичоакане. Во всяком случае, все эти народы, как и мешикатль, могут утешаться тем, что сражались до последнего. Они уйдут из истории с честью, чего нельзя сказать об иных, вроде жителей Тлашкалы, теперь горько сожалеющих о том, что они помогли вам, белым людям, ускорить захват Сего Мира. Я только что сказал, что невозможно предвидеть будущее, но это не совсем верно. Кое-что я предвижу вполне отчетливо. Достаточно вспомнить сына Малинцин Мартина, чтобы предсказать скорое появление все большего числа мальчиков и девочек с кожей цвета дешевого, разбавленного водой шоколада. Вот, пожалуй, чем все и закончится: не истреблением народов Сего Мира, но разбавлением их крови; постепенно все станут никчемно одинаковыми и одинаково никчемными. Конечно, в этом мне очень хотелось бы ошибиться. Вдруг где-то в наших землях найдутся народы, столь непобедимые или хотя бы столь отдаленные, что их оставят в покое, и тогда, быть может, когда-нибудь… Аййо, если бы мне и хотелось продлить свои дни, то лишь затем, чтобы увидеть, что может случиться тогда. Мои собственные предки не стыдились называть себя народом Сорняка, ибо сорная трава, никому не нужная и неприглядная с виду, обладает поразительной стойкостью и жизненной силой и извести ее почти невозможно. Лишь после того, как народ Сорняка создал цивилизацию и сорные травы сменились изысканными цветами, цветы эти оказались безжалостно срезаны. Цветы прекрасны, благоуханны и желанны, но они так уязвимы и бренны!
Может быть, где-то в глухомани Сей Мир уже породил или породит другой народ Сорняка, тонали коего будет состоять в том, чтобы расцвести, и белые люди уже не смогут извести его под корень. Может быть, этому народу удастся добиться той славы и того величия, какого добились мы, и я тешу себя надеждой, что среди этих грядущих вершителей истории могут оказаться и мои потомки. Я не говорю сейчас о семени, оставленном мною в южных землях: тамошний люд выродился настолько, что даже свежая кровь мешикатль ничего не изменит. Но ведь на севере, там, где я скитался в поисках нашей прародины, есть Ацтлан, а я давно уже догадался, что имел в виду Младший Глашатай Тлилектик-Микстли, приглашая меня непременно посетить его город, ибо там меня ждет приятный сюрприз. Сначала я толком не понял, о чем речь, но потом, вспомнив, сколько ночей провел в постели с его сестрой, я гадал лишь о том, мальчик у меня родился или девочка. Могу сказать лишь одно: тот или та, в чьих жилах течет моя кровь, не проявит робости и нерешительности, если вдруг новый народ Сорняка вздумает покинуть пределы своего болота. Ну что ж, тут я могу только от души пожелать им успеха.
Но я снова отвлекся, что вызывает законное раздражение вашего преосвященства. Итак, сеньор епископ, я еще раз прошу вашего позволения удалиться. Я пойду к Бью, сяду с ней рядом и буду говорить ей слова любви, ибо хочу, чтобы перед тем, как заснуть сегодня, и перед тем, как заснуть последним сном, она слышала именно эти и только эти слова. Когда же она заснет, я встану, выйду в ночь и буду долго бродить по пустынным улицам.
На этом завершается изустный рассказ — хроника пожилого индейца из племени, обычно именуемого ацтеками. Повествование сие было записано verbatim ab origine[23] братом Гаспаром де Гайана, братом Торибио Вега де Аранхес, братом Херонимо Муньос и братом Доминго Виллегас-и-Ибарра interpres[24] Алонсо де Молина. Писано в день Святого Апостола Иакова, июля, 25-го дня, в год 1531-й от Рождества Христова.
Его Священному Императорскому Католическому Величеству, императору дону Карлосу, нашему королю и повелителю.
Его Всемогущему Непобедимому Величеству из города Мехико, столицы Новой Испании, в день Невинных Младенцев, в год от Рождества Христова одна тысяча пятьсот тридцать первый, шлем мы наш нижайший поклон.
Прежде всего мы просим прощения за то, что после нашего предыдущего сообщения прошло столь долгое время, но, как подтвердит капитан Санчес Сантовенья, его курьерская каравелла прибыла сюда с большим опозданием из-за штормов, разыгравшихся вблизи Азорских островов, и, напротив, длительного безветрия в лежащем у экватора Саргассовом море. По этой прискорбной причине мы только сейчас получили письмо Вашего Величества с указанием «выделить хронисту-ацтеку и его жене за услуги, оказанные Короне, удобный дом на подходящем земельном участке и денежное
вспомоществование, достаточное для поддержания достойного существования до конца их дней».
Увы, мы вынуждены с сожалением сообщить вам, государь, что исполнить сие повеление не представляется возможным. Индеец мертв, а его безнадежно больная жена если и жива, то нам неведомо, где она находится.
Поскольку мы ранее уже обращались к Вашему Величеству за указаниями относительно того, как следует поступить с ацтеком по окончании его рассказа, но единственным ответом нам было двусмысленно затянувшееся молчание, то мы, и это в какой-то мере должно послужить нам извинением, осмелились предположить, что Ваше Величество разделяет столь часто высказывавшееся во время проведения нами кампании против ведьм в Наварре суждение о том, что «проглядеть ересь — значит поощрить оную».
После того как в разумный срок нами не было получено никаких указаний либо пожеланий Вашего Величества, мы сочли возможным и оправданным действовать по собственному усмотрению, в связи с чем ацтеку было предъявлено официальное обвинение в ереси, и он предстал перед судом Инквизиции.
