Тут Вертухин замолчал и в такие тяжкие раздумья пустился, что, весь забросан комьями навоза из-под копыт, даже не отряхнулся и так в навозе всю остальную дорогу ехал.
Фетинья, сидевшая на санях впереди всех, в сей момент засунула руку за пазуху да графинчик со свиною кровью выбросила в снег.
Кузьма меж тем быв в горести от недоверия Вертухина, увлекся поповской собакою, позволяя ей проглотить кусок сала и следом вытаскивая его из собачьих внутренностей за веревочку.
Кузьма пристал к Вертухину за два месяца перед сими событиями. Он был когда-то Кузьмой Максимовичем Соколиноглазовым и господином тысячи душ в подмосковной деревне да тут хватило его жестокое несчастие, преобыкновенное в таком славном своей горячностью народе как русский: он пристрастился к картам.
Поначалу он ставил маленькие куши да показалось ему это скучно — душа рвалась за пределы. Он перешел на ставки большие.
В один ужасный вечер у него убили полтораста карт и вместе с ними всю деревню. Он бросился отыгрываться и вышел на мороз в одних нижних штанах. При сем попался ему навстречу господин, коего не пускали играть в карты, говоря: «Да ты, сударь, без мундира!» На что он отвечал, показывая на Кузьму Максимовича: «А вон тот господин и вовсе голый». «Да, — сказали ему, — но он сей момент вышел».
Это слово, «вышел», сразило Кузьму Максимовича так, что он полгода ничего не мог говорить, только: «Вышел!» Полгода спустя добавилось к этому слову еще два и на все расспросы он отвечал: «Вышел из жизни!»
Вышед из жизни, он превратился сначала в Кузьму, потом невесть в кого и пресмыкался в полном расстройстве целый год. В Москве он представлялся пострадавшим от наветов потомственным дворянином Худобиным и просил копеечку, дабы с ее помощью искать правосудия, а в Казани — поэтом Шайтанской волости Сибирской дороги и прославлял на свадьбах достоинства свадебных коней, поелику жениха и невесту ему не доверяли.
Только спустя два года, как у него перехватили деревню, Кузьма начал приходить в себя и пошел в услужение к одному господину, потом к другому, пока не оказался у Вертухина.
В Казани он лежал пьяным на дороге, и телега золотаря переехала ему левую ногу. Нога срослась неправильно и стала на полвершка короче.
— Где заслужил раны? — Вертухин хотел знать, с кем имеет дело.
— В битве под Полтавой, — сказал Кузьма.
— Да в каком году ты родился? Ведь Полтавская битва была без малого семьдесят лет назад!
— Как?! Ты, барин, не знаешь?! — воскликнул Кузьма и даже немного закатил глаза от необразованности Вертухина. — Было две битвы под Полтавой. В одной бился царь Петр Алексеевич со шведами, а в другой царь Петр Федорович с киргизами. Я сражался в войске царя Петра Федоровича.
Вертухину сего словесного документа было достаточно. Человек с такими необыкновенными познаниями не мог не быть полезен.
Дворянское воспитание и господская жизнь сказывались в поведении Кузьмы, но от подлых развлечений он отстать уже не мог.
В сей час его занимало, догадается поповская собака перегрызть веревочку, когда сало у нее в желудке, или не догадается.
Его бесовскую игру расстроила Фетинья. Промежуточная женщина, — в меру умна, в меру честна, в меру благонравна, — Фетинья знала, что нужно животным. Она отобрала веревочку у Кузьмы, отвязала сало и бросила собаке.
— Ты что задумала, безумная баба! — вскричал Кузьма. — Вить отныне мы потеряли и сало и собаку!
— Сало мы не потеряли, — ответила Фетинья. — Мы купили за него одну собаку и разоблачили одного дурака.
— Какую муку ты мелешь, бабское отродье! — закричал опять Кузьма.
— Забава с веревкой собаке вскорости надоела бы, — сказала Фетинья рассудительно. — И тогда ее уже ничем не удержать. А сейчас она, зная, кто дает ей сало, никуда не уйдет.
Она постучала Кузьму козонками по лбу. Звук вышел твердый, как при ударах палкой о мерзлую дорогу.
Сбоку за деревьями опять что-то шумело, и в обозе кричали: «Михельсон! Михельсон!»
Невидимый и ужасный Михельсон летал меж деревьев, производя снежную бурю и сея в душах разбойников отчаяние. Какой леший давал ему силы так проворно носиться вместе со всем его отрядом за Белобородовым, было неведомо, но от этого становилось еще скучнее. Ежели так летает полковник Михельсон, то чего ждать от генерала Деколонга, по слухам, высланного императрицею в погоню за Пугачевым?!
Под угором в долине показалась крепость Гробовская. Крепостью она называлась по недоразумению, распространенному в сих новообретенных государством российским местах. Деревянный заплот, правда, крепкий, из толстых деревьев, внутри по окружности несколько пушек на помостах да дозорные вышки — вот и вся крепость. Однако же от местных племен и разбойников забор ограждал верно, хотя последние, бывало, находили ключи особого свойства.
Белобородов на пути к Билимбаевскому заводу открыл Гробовскую жидким ключом — пивом домашнего варенья, или, по-местному, брагою. Всего к двум стражникам по всей окружности гробовского забора подошел сей ключ, но и этого хватило.
Сейчас Белобородов въехал в Гробовскую хозяином: едва завидев отряд, стража, состоявшая из белобородовских же смутьянов, широко распахнула ворота.
Глава двенадцатая
Вымыслы заветные
Под вечер Белобородов распорядился растопить баню и призвать Лазаревича для лечения.
Самая просторная баня в крепости была у купца Разгонова, который ныне отъехал по делам в Ирбит. В этих хоромцах могла мыться дюжина человек разом.
Баня стояла на берегу речки и была с изрядный дом величиной. Вскорости в толстом льду проделали прорубь и спустили туда лестницу, дабы, окунувшись, мог вылезть на лед самый жирный барин, не то, что легкокрылый казак.
Работник, от сажи черный, как черт, принялся таскать воду в бак, запела в бане печка, повалил дым, и домашние гуси, обернувшись к бане, закричали, как на пожаре.
От сторожей, приставленных в Гробовской к билимбаевским господам, Вертухин с Фетиньей узнали, что и они по волеизъявлению Белобородова приглашены истинно русского банного духа отведать.
Дух этот смущал Фетинью до крайности: баня исконно топилась по-черному и мыться в ней по старинному обычаю надлежало всем вместе — и женщинам, и мужчинам. Мужчин Фетинья не страшилась, а вот про сажу думала, что выйдет из бани не в румянах и розах от банного жара, но загорелая, как арап.
Вертухин же воодушевился несказанно. Это был великий случай заговорщиков открыть и подлинные планы каждого обнаружить. Разоблаченные до последнего волоска и бородавки, размещенной в самом укромном месте, они предстанут перед ним в том виде, в коем их сущность даже и шелковою подвязкой не затемнена будет. Он составил блестящий вымысел, который думал вечером привести в действие.
