свое поведение и боялись мести того, над кем тогда смеялись. Видя, чему подвергли молодого хозяина, они в этом уверились; еще больше уверились, когда такому же жестокому наказанию подвергли их надсмотрщика Снайвли, а после него рослого негра, который нажимал на ручку насоса, когда Голубой Дик был под душем.
Оба получили двойную дозу, и даже больше. Когда Снайвли сняли с креста и оттащили от воды, рана на его щеке выглядела, побелев, еще ужасней.
Негр, хоть череп у него толстый, громко кричал и чувствовал себя так, словно ему раскололи голову. Так он сказал, когда пришел в себя. Теперь, когда его самого подвергли наказанию, его улыбка не была радостной. Это была гримаса, говорившая о нестерпимой боли.
Но он был не последним. Наказывали и других рабов, выбирая их не беспорядочно, но специально одного за другим. Остальные, видя это, понимали, что-то же самое ждет и их. Некоторые не теряли надежду. Они не смеялись над рабом, когда он страдал. Боялись только виновные.
И они должны были бояться. Вождь указывал на одного за другим, воины хватали его и привязывали к кресту. И там они оставались, когда вода из растаявшего снега с вершины Пайкс Пика заставляла их кричать от боли.
И все это время шайенны смотрели, не серьезно, как подобает индейцам, а со смехом, как во время рождественского представления; они падали на землю, как и актеры, и их полные дикого веселья крики эхом отражались от склонов утесов.
Никогда раньше они так не восторгались мулатом, принятым в племя и благодаря смелости ставшим их вождем. Никогда раньше не предлагал он им зрелища, так соответствующего их дикой природе и ненависти к бледнолицым.
Потому что даже в этот период истории, когда старейшины шайеннских племен договорились с белыми и заверяли в своей дружбе, никто не останавливал молодых воинов и не мешал им проявлять свою враждебность.
Желтый Вождь, пришедший к ним издалека, женившийся на красавице племени – дочери шамана, превосходивший их в ненависти к бледнолицым и не раз водивший их в набеги на наследственных врагов, был в их глазах образцом патриота-дикаря.
Теперь больше, чем когда-либо, он заслужил и восхищение и высокую оценку: они видели, как жестоко и безжалостно наказывает он бледнолицых пленников; наказание настолько оригинальное и болезненное, что они не поверили бы, если бы не полные боли крики тех, кто подвергался наказанию.
Для слуха шайеннов эти звуки были такими сладкими и желанными, что даже пьяные пришли в себя и собрались, чтобы наслаждаться зрелищем. Пьяные и трезвые танцевали, словно демоны, демонстрирующие свое искусство на усеянных черепами равнинах Ахерона. [24]
Смех стал сдержанней, когда они увидели, что наказание, которому до сих пор подвергались только мужчины, теперь распространяется и на женщин. Напротив, их свирепая радость еще усилилась. Это вносит в зрелище разнообразие, дает новые ощущения – как вынесут наказание женщины.
И они это увидели. Несколько рабынь – среди них были и совсем молодые, и пожилые «тетушки» – безжалостно привязывали к кресту и подвергались мучительной пытке водой, обжигающей огнем!
Больше двух часов продолжался этот дьявольский спектакль – трагедия во многих актах, хотя пока ни один из актов не закончился смертью.
Никто из актеров не знал, как скоро закончится это зрелище.
Пленники были в таком ужасе, что не могли здраво рассуждать, а бессердечное веселье окружающих говорило, что им неоткуда ждать милости.
Различия в выборе наказанных у некоторых могли вызвать надежду. И черные, и белые теперь знали, с кем имеют дело; шепотом они рассказывали историю Голубого Дика тем из эмигрантов, кто о нем не слыхал.
Негры с других плантаций и белые, которым они принадлежали, начинали надеяться, что их минует мщение мулата.
У них было время на это надеяться, потому что после того, как десяток черных женщин, к радости молодых шайеннов и к явному удовлетворению их вождя, постояли под душем, в жестоком представлении наступил перерыв. Вождь как будто удовлетворился местью – по крайней мере на время – и ушел в палатку.
Среди пленных не было бо́льших опасений, чем у белых женщин. Они боялись за нечто более дорогое для них, чем жизнь, – за свою честь.
Несколько белых женщин были молоды и привлекательны. Будучи женщинами, они сами это знали.
До сих пор дикари к ним не приставали. Но это не давало никакой уверенности. Они знали, что индейцы любят вино больше, чем женщин, и до сих пор виски, захваченное в караване¸ мешало дикарям заниматься ими.
Но долго так продолжаться не будет, потому что они знали кое-что еще. Холодная сдержанность лесных индейцев, которые были героями рассказов времен колонизации, не характерна для свирепых кентавров прерий. К этому заключению приводило все, что они знали об этих индейцах, и белые женщины, в основном жены, понимая опасность, грозящую их мужьям, в то же время опасались и за себя.
Та, у которой не было мужа – Клер Блекэддер, – опасалась больше всех. Она видела тело отца, лежащее на траве прерии в луже собственной крови. Она видела наказание брата и знала, что он испытал ужасную боль, и теперь думала о том, что может ожидать ее.
Она хорошо помнила Голубого Дика. Как дочь его хозяина – как молодая хозяйка – она никогда не была с ним жестока. Но и не была особенно добра; под влиянием своей рабыни Сильвии она скорее была настроена против него. Не была откровенно враждебна, просто не любила. Сердце молодой дочери плантатора было занято собственными делами, любовью к молодому пришельцу О’Нилу, и в нем не было места для другого.
Она по-прежнему думала об О’Ниле; окруженная мрачным отчаянием, она ощущала его не так остро.
Тем не менее она его испытывала. Вождь шайеннов, проходя мимо, свирепо посмотрел на нее; она вспомнила, что такое выражение видела в глазах Голубого Дика. Как хозяйка Сильвии, как ее подруга, знавшая все ее тайны, а особенно как сестра Бланта Блекэддера, она не могла ждать милосердия от мулата. Она знала, чего может ожидать. Об этом страшно подумать, тем более говорить с окружающими женщинами.
Эти женщины не думали о ее горе и не говорили о нем. У них было достаточно своего горя. Но ей нужно было бояться больше, и она это знала. С инстинктом, свойственным женщинам, она знала, что она самая заметная фигура во всей группе.
И когда ужас ситуации стал буквально ощутим, она задрожала. Как она ни сильна, как
