нашел ее. Я опознал это олово, я нашел вход, но вспомни, дорогой мой Амброзий, что ты сказал, когда увидел эту россыпь несметных богатств? Ты сказал: «мы будем править», — император невесело усмехнулся. — «Мы». Ты, конечно же, скажешь, что это просто слова — но откуда ты знаешь, м? Ты отобрал бы мое со временем, думал бы, что так будет лучше — по своему ли почину или же твой мерзостный братец наконец-то тебя убедил — это неважно. Ты согласился служить мне и помогать, Полу-бритт. Признавать меня первым, и тут же показал, чего стоят эти слова. Да, я поступил бесчестно и низко. Но не из-за ненависти, ты это понял теперь. Я все равно хотел забрать тебя с собою в Повис. Только твои амбиции мне были бы уже не страшны. Мы оба разрушили тот мир между нами. Я сожалею, что все вышло не так, как нам виделось прежде.
Амброзий молчал. Объяснение Вортигерна было таким же лживым, как и предательство.
— Желаешь оправдаться? — центурион усмехнулся. — Ты как слуга-вор, обвиняющий в богатстве своего господина.
Вортигерн допил остатки эля из кружки.
— Я совершенно не хочу оправдываться перед тобой, Полу-бритт. И извиняться я тоже не буду, не жди. Но я обещал тебе море ответов. Что ж ты их получил, теперь мы в расчете.
— Мы будем в расчете, когда я отсеку тебе правую руку.
— Возможно, возможно. У тебя будет время подумать, как это сделать. Ты мой почетный гость, Амброзий. Немало дней тебе придется жить в моей крепости. И прекрати свое нытье, ты все же мужчина. У нас впереди ещё много работы. Когда допьешь, тебя проводят в покои.
Амброзий поднял захмелевшую голову.
— А как же темница и гнилая солома?
— Вспомни, что только что сказал тебе твой повелитель и царь, — повторил Вортигерн, направляясь к двери. — Прекрати уже ныть.
Наступившее утро было теплым и серым. Впервые за эту раннюю затянувшуюся весну с моря подул забытый за зиму ветер обещания и новизны. За столько лет Амброзий Аврелиан разучился верить ему. Он лежал на постели и бесцельно смотрел на высокие серые своды. Угли в камине почти что остыли. Это неплохо, думал Амброзий. Это очень даже неплохо, что сейчас он лежит на широкой постели, в ворохе мягких и теплых шкур, а не на жёсткой промозглой земле. Сакс не будит его пинком под ребра. И он как-никак все же жив.
Но он все еще пленник, преданный брат и обманутый друг. Все это выведено на его сердце, точно тавро на рабе или рисунок на коже у пиктов. Кто он сейчас? Это был до боли сложный вопрос, его жизнь снова оборвалась и перевернулась с ног на голову, как и тогда из-за проклятого олова.
«У нас много работы».
Если Вортигерн ждёт рабской службы, то лучше пусть сразу прирежет его. Центурион будто сквозь пелену вспоминал весь прошедший вчерашний вечер, объяснения хозяина замка, запоздавшие на столько лет, и понимал, что если он хочет выжить — если действительно хочет жить, одержать победу хоть ещё один раз, а не влачить существование отчаявшегося раба, ему надо сделать именно то, что советовал старый враг и заклятый несбывшийся друг. Надо встать с этой мягкой постели и прекратить жалеть себя самого. Она не жалела себя в Каэр-Венте. Уна не оплакивала свою судьбу в приграничье. Не может и он быть слабее женщины с острова.
Вортигерн прав, ему предстоит ещё много работы. Для начала узнать, что задумал император Повиса.
Он встал и поспешно оделся. Небрежный стук в тяжелую дверь заставил центуриона вздрогнуть, та почти сразу же отворилась, не успел он раскрыть рот. Незваный гость не стал дожидаться ответа.
— Господин уже встал? Господину велели принести таз с водой. И полотенце — для умывания.
На пороге стоял незнакомый юноша. Без тени смущения он прошагал через все покои и с громким стуком опустил таз на стол у окна. Крохотные льдинки выплеснулись за край.
— Господин в состоянии сам подержать полотенце?
Мальчишка очень отличался от того, что привык видеть Амброзий в подобных местах. Да, для начала слуги молчали. Они прятали взгляд, жались к углам и смотрели на мир сквозь отупляющую пелену. Словно есть их мир и есть мир господ — и никто не суется друг к другу. Но этот — этот казался здесь чужеродным, ошибочным, выпадающим из общей картины. Целиком — от дырявых тонких сапог до худого и серого, с сотней мелких шрамов лица, которое постоянно кривилось усмешкой. Все его манеры кричали о том, что ему никто здесь не ровня. А его, Амброзия Полу-бритта, Вортигерн лишил руки лишь за одно опрометчиво сказанное слово.
В другое время, в его собственном доме за подобную дерзость слуге грозила бы порка, но препираться с людьми Вортигерна сейчас не было времени.
— Держи полотенце, мальчик, — сухо бросил центурион. — И придержи-ка свой длинный язык, иначе тебе его кто-то отрежет.
Юноша поджал тонкие губы.
— Как же была длинна твоя рука, господин, если ты лишился ее.
Неожиданно ярость снова вспыхнула в нем. Насколько же низко он пал, что даже слуги тюремщика над ним насмехаются! Даже…
— Ты раб! — воскликнул он, заметив искривленное тавро на внутренней стороне руки.
Чтобы раб варваров осмелился поднять глаза выше пола?
— Да мне плевать.
Холодные глаза откровенно смеялись над ним.
— Господин будет уже умываться или мне унести?
Здоровой рукой Амброзий выхватил у него полотенце.
— Убирайся, — бросил он. — Можешь сказать, что я попросил себе другого слугу.
Юноша презрительно скривил губы, и Амброзий понял, что у того на уме. В этом доме, где над каждым дыханием простерлась властная длань Вортигерна, он ровня этому мальчишке-рабу. Какие тут новые слуги.
Дверь за ним хлопнула. Ему тоже со временем придётся научится нести на своей шее так легко ярмо пленника.
Лестничные ступени казались бесконечными, пока он спускался из своей башни во внутренний двор. Первый день плена, так что его может ждать здесь помимо мечей и секир? Вортигерн намекнул, что у него есть множество планов, что тот по-прежнему хочет видеть Амброзия в рядах друзей и союзников. Улица встретила его запахом земляной пыли и недружелюбными лицами саксонских наемников. Но лица воинов редко бывают приятными, ему ли не знать.
— Полу-бритт?
Амброзий обернулся на голос. В тени каменной арки, прислонившись к стене, стоял Вортигерн.
— Мягко ли спалось тебе?
— Мягче, чем с теми собаками, которых ты за мной посылал.
Вортигерн пожал плечами.
— Грязную работу всегда кто-то
