Интересно, что немцы, в следующей войне оккупировав Францию, несколько раз арестовывали де ля Рокка (в 1943 году он был даже брошен в концентрационный лагерь), — несмотря на его совершенно обоснованную репутацию фашиста, обвинив графа в связях с английской разведкой.
А когда немцев, наконец, выгнали из страны, Жан-Франсуа до самого конца дней своих, наступившем уже в 1946 году, оставался на подозрении у французских властей как фашист, как не состоявшийся фюрер земли галлов.
Да, удача не очень-то сопутствовала этому блистательному аристократу, владельцу небольшого, но сказочного замка на южной оконечности Бретани. Можно даже сказать, что несчастья с завидным упорством просто преследовали графа.
* * *
Весьма занятная и любопытная во многих отношениях личность графа Жана-Франсуа де ля Рокка, кавалериста и разведчика, надеюсь, еще не раз промелькнет на страницах настоящего повествования, в коем я изо всех сил стараюсь не погрешить против истины. Хотя и в полной мере осознаю недостаточность находящихся в моем распоряжении материалов.
5
БРЕТАНЬ — ПАРИЖ
Бутыль со сладким сидром Жан Кьяпп приговорил еще в поезде, периодически сладострастно пощипывая роскошную баранью ногу и опорожнив в значительной части мешок с галетами. Аккуратно вытаскивая из мешка каждую галетку, Кьяпп своим перочинным ножичком обильно смазывал ее соленым маслом и потом уже с большим вожделением отправлял всю эту прелесть себе в рот. Данное занятие и скрасило ему весь путь в Париж.
Прибыв же к себе, господин префект тут же принялся за баранью ногу, густо пропитанную чесночной подливкой, и быстро уничтожил ее, хотя нога была рассчитана аж на восьмерых едоков. Тут уж в дело пошел и кальвадос — атака на бочонок, надо сказать, оказалась просто бешеная.
Префект Жан Кьяпп вошел в раж во время этой одинокой, но чрезвычайно бурной трапезы и все время неотступно думал о том, что надо бы вскорости еще разок напроситься на юг Бретани, к новому закадычному другу своему Жану-Франсуа.
Кричать на все лады о нависшей над Францией страшной «еврейской опасности», с вожделением поедая при этом сочную бретонскую колбаску из свиных кишок и весьма обильно попивая кальвадос или вкуснейший сидр, — это ведь так приятно. Так мило и так симпатично.
* * *
В самом деле, хотя бы раз в месяц префект Парижа непременно отправлялся на юг полуострова Бретань — в городок Лорьян, а оттуда уже и в волшебный замок «Ля Рокк», где его ждали с громадным, даже неописуемым нетерпением и принимали чуть ли не как особу королевской крови.
И начинались роскошные пиршества и вкусные беседы. Ну уж, а евреям в ходе этих бесед доставалось неизменно! И как еще доставалось! И слава Франции разгоралась при этом неудержимо, ибо евреи спешно покидали землю галлов, а те, кто не бежал, тут же погибали от справедливого возмездия. Таков был глобальный план гостя и хозяина приятнейшего замка, страстно мечтавших покончить с «еврейской опасностью».
В общем, время пролетало в разговорах весьма бурных, но вместе с тем чрезвычайно единодушных. Пожалуй, можно даже сказать, что граф и префект образовали своего рода пару страстных политических любовников, каждый из которых, правда, имел свои особые цели — занятно, но каждый из них метил в диктаторы.
А в Париж, кстати, префект Жан Кьяпп никогда не возвращался из Бретани с пустыми руками, и это только неуклонно укрепляло альянс его с графом Жаном-Франсуа де ля Рокком и усиливало общую их ненависть к мерзким и злокозненным сынам Израиля, безжалостно опустошавшим несчастную поруганную Францию.
Именно на идее об опасности «еврейской заразы», надо сказать, они особенно плотно ведь и сошлись. Да, ничего не скажешь — сплошная идиллия! Все начиналось прямо как идиллия.
Закончилось же совсем по-другому — кровавой драмой и фактической высылкой Кьяппа из Франции, но об этом, как настанет момент, я еще расскажу в свое время.
6
Возвращаясь к Алексу
10 августа 1928 года
— Продажность нынешних наших полицейских чинов, и особливо самых что ни есть высших, — просто вопиющая, неслыханная по своей откровенности и цинизму, перешедшая все мыслимые пределы. Я неустанно повторяю — ныне вся проблема заключается в одной лишь цене, и не более того. — Алекс сказал это чрезвычайно энергично, громко, с присущей ему необыкновенной живостью, блестя своими огромными, как бы прожигающими насквозь глазами.
Он сидел с друзьями, одним весьма крупным адвокатом и парочкой известных журналистов в кафе «Циммер», давно ставшем как бы его резиденцией.
Спутники Стависского, опустив головы, молчали, боясь проронить хотя бы единый звук. Не согласиться с прозвучавшими словами оказалось просто невозможно, однако и согласиться вслух да еще в публичном месте они тоже никак не могли: речь Алекса была настолько пугающе свободна, что кое-кем могла восприниматься как самая настоящая провокация.
Присутствовала, кстати, в этой компании одна умопомрачительно шикарная дама. Глядела она исключительно на Стависского, и глаза ее светились нескрываемым обожанием и одновременно ободрением, всяческой поддержкой.
— Что ж, — промолвил Алекс, обворожительно обведя глазами всех своих собеседников, а потом еще заметил, отнюдь не сбавляя своего повышенного тона: — Нам ничего не остается, как воспользоваться сложившейся во Франции гнуснейшей ситацией. Эти мерзавцы просто не дают нам другого выхода. Постараемся в наше исключительно подлое время жить красиво. А весь свет пусть, наконец, узнает, что за дерьмо наша хваленая полиция, которую всю теперь можно скупить на корню, были бы покупатели.
Гости молча пили шампанское и быстро-быстро заглатывали набитые доверху плотными оранжевыми икринками масляные шары на тонких платформах из поджаренных хлебцев. Эти шары ужасно напоминали игрушечные пушечные ядра.
Сам же Стависский накинулся на графинчик с ледяной водой, чтобы хоть как-то остудить свой пыл, но, кажется, мера сия ничуть не подействовала. Алекс, тем не менее, знаком попросил принести второй графин, торжественно вручив официанту пятьсот франков чаевых.
Адвокат Боннэр (в дальнейшем о нем еще будет, увы, у нас идти речь), дабы скрыть возникшую неловкость, возникшую из-за откровенных речей Саши, пытался игриво хихикнуть, но делал это, надо сказать, довольно-таки неудачно. А шикарная дама, в знак своего благоволения, послала Стависскому в дар необыкновенную свою светоносную улыбку — божественную, как решил он сам.
Саша был счастлив. Внутреннее пламя, упорно пожиравшее его, неожиданно стало каким-то умиротворенно тихим. Поразительно, но улыбка дамы вмиг успокоила оратора, и громадные пылающие глаза его, источавшие молнии, вдруг увлажнились.
Раздел пятый
1929 год
1
24 марта
ПАРИЖ. В КАБАЧке «ВЕСЕЛЫЙ КРОЛИК»
— Как! Вы не знаете Александра Стависского? — громадного роста брюнет, облаченный в широчайший пиджак (ярко рыжая клетка на густом синем фоне), задумчиво выпустил несколько колец дыма, смял остаток сигареты и швырнул его в давно продымленную и почерневшую пепельницу.
А затем уже приступил к своему рассказу, начав с весьма патетического зачина:
— Это совершенно потрясающая личность, своего рода перл природы. Да, он жулик — этот еврейчик, но совершенно фантастический и баснословно щедрый. И к тому же подлинный, несравненный гений аферы. И при этом злой гений. Да, да, любезный вы мой! Именно так. И я уверен, что он перевернет еще нашу Францию верх дном. Скоро буквально все услышат о нем, и как еще услышат. Не будет ни одного уголка в нашем многострадальном отечестве, где не будут знать о месье Александре.
Собеседник черноволосого гиганта недоверчиво усмехнулся (это был репортер одной марсельской газетки немного фашистского пошиба). С первого взгляда поражало его веснушчатое лицо без малейших признаков растительности и маленькие, будто буравчиком просверленные глазки.
