Это я наплодил их, мелких людишек. А все потому, что не осталось уже тех, кто отправился с дедом в безнадежный крестовый поход. Не надо никакой королевской гвардии. Надо лишь воскресить хотя бы десяток тех рыцарей, что дрались с моим бедным, моим больным, моим святым дедом в той битве. И эта чернь у королевских ворот в полной мере вкусила бы, что значит царственный гнев одного из Капетингов!”
– Бегство с поля битвы – позор для солдата! – произнес вслух король, выходя из забытья.
И Мариньи понял, что начиналась обычная игра. Королевский камердинер как раз отличался тем, что иногда ему удавалось прочитать некоторые из мыслей своего повелителя. Наверное, именно этого умения сейчас от него и ждали. Попасть в цель следовало с первого выстрела. Второго шанса просто могли не предоставить. Быстро произнеся про себя “Pater Noster”, Мариньи выстрелил, то есть произнес:
– Но мы имеем дело не с армией, Сир. Мы имеем дело со стихией, ибо слепой гнев толпы подобен стихии.
– Короли – помазанники Божьи. Бояться стихии им не подобает. Ибо сказано в Писании, что без воли Господа и волос не упадет с головы избранного.
“Уговаривай, уговаривай своего короля, камердинер! Не бежать же мне, в самом деле, поджав хвост, от своих подданных. Давай, Мариньи, я жду. Толпа наверняка уже ломает королевские ворота”.
– Да, но святые отцы утверждают, что человек все обязан сделать, чтобы спасти свою жизнь.
“Нет этого у святых отцов. Мой милый карлик, мой маленький глиняный Голем, тебе просто не хватает благородства души, и ты готов произносить всякую чушь, лишь бы оправдать собственную трусость”.
– Короли, Сир.
– И что же?
– Короли…
– Да, короли.
– Они тоже люди.
– А за это, дорогой, обычно рубят голову, причем публично.
– А, вспомнил. Короли обязаны прислушиваться к голосу разума.
– И что же?
– И поэтому, Сир, если мы сейчас же не покинем Лувр, то я боюсь, что бесценная жизнь Ваша будет подвергнута смертельной опасности.
– Сказано плохо, неубедительно, но большего от тебя и ждать не приходится. Время величия прошло. Знаешь, как сообщили моему деду о смерти его родного брата графа д'Артуа, погибшего в битве при Мансуре?
– К сожалению, мне это не известно.
– Маленький, ничтожный человек. Даже если бы ты и знал, то постарался бы забыть. От таких ярких слов твоя глиняная душа дала бы трещину. На вопрос Людовика Святого, что стало с его возлюбленным братом, рыцарь Анри де Роннэ ответил: “Известия хорошие, мой государь, ибо уверен я, что граф д'Артуа в раю пребывает”. А король сказал: пусть благословен будет Господь за все, что ему посылает, и на глаза ему навернулись слезы.
– Сир, нам надо уходить.
– Идем, карлик, идем. Меня все равно защитить некому. А заодно заберем и двух моих братьев, а то к утру не они уже будут закусывать, а ими с удовольствием позавтракают те, кто изо всех сил рвется сейчас посмотреть на внутреннее убранство Лувра. Маленький нормандский буржуа, которого до того, как стали называть Мариньи, имел имя Портье, сам проложил себе дорогу к трону, и преданнее пса у Филиппа не было. Да, он был созданием короля, да, его предки не участвовали ни в одном из Крестовых походов. Когда дед Филиппа проливал кровь и мучился дизентерией в египетской пустыне, дед Портье торговал и наживал капитал. Но кто выкупил Святого из сарацинского плена, кто смог заплатить огромный выкуп за всех оставшихся в живых крестоносцев, который был равен 2000 турских ливров? Народ Франции. Такие вот карлики, как дед Мариньи. Это они, навозные жуки, выращивали виноград, давили вино, сеяли хлеб, торговали и постепенно скапливали монета к монете нужную сумму, которую надо было выплатить за любимого в народе короля. Сама государыня, королева Маргарита, и королева-мать, Бланка, обратились за помощью к людям с “черными ногами”, и пожертвования потекли дружными ручейками, постепенно набирая мощь и напор бурной горной реки, волны которой и вынесли короля-неудачника к берегам родной Франции. Для Мариньи путь Филиппа Красивого был его собственной жизненной целью. Он предлагал королю вступить в союз с городами Франции, дабы успешнее воевать со своеволием крупных феодалов. Филипп, прислушиваясь к советам камердинера, запретил все междоусобные распри, а также чеканку денег, которая до недавнего времени практиковалась почти при каждом дворе влиятельного барона. Мариньи любил своего короля, но любил по-особому. Так любит руки мастера податливая глина, которой придают определенную форму. Да, для короля эта форма казалась уродливой, словно деревенский горшок, который вынули из печи. Но то, что плохо для короля, не всегда плохо для обычного смертного. Лучше быть горшком в руках властителя, чем куском грязи, о который каждый может вытереть ноги.
– Сир, – осмелился наконец твердым голосом произнести преданный слуга. – Времени уже почти не осталось.
Не говоря ни слова, король быстрым шагом прошел к двери своего кабинета, распахнул ее и в следующий момент оказался уже в коридоре.
Залы Лувра были пусты. Они плохо освещались редкими факелами. Король быстро пересек огромное пространство, уставленное низкими с выгнутыми спинками креслами из черного позолоченного дерева, с подушками, вышитыми красными и желтыми розами. Эти розы вышивала еще покойная Жанна. Филипп бросил на подушки беглый взгляд и почувствовал, как сердце проткнула острая боль. Если чернь ворвется сюда, то она будет касаться своими грязными руками самого святого.
Уже у тяжелой двери Филипп со злобой выхватил из кольца факел, и пламя осветило зал кроваво-красными сполохами. Наступало время карликов, а не героев, но герои умеют уходить с достоинством. И король с силой бросил горящий факел на ближайшее кресло, где лежали вышитые рукой королевы розы. Пламя стало жадно пожирать материю, и сразу сделалось светлее. Удушливый дым начал распространяться по залу.
Затем Филипп замер у одной из статуй. Из противоположного конца послышались торопливые шаги. Это братья короля спешили к выходу. Забыв про этикет и отбросив в сторону вопросы чести, они бежали сейчас туда, где в дыму и пламени виднелась фигура короля. Заметив камердинера, Шарль и Людовик д'Эвро замедлили шаг и оставшуюся часть пути прошли с достоинством.
– Быстрей, мои возлюбленные братья. Мариньи уверяет, что у нас совсем не осталось времени.
Филипп выхватил
