class="p1">— Вы имеете в виду полученные сведения о контактах Лелевеля с англичанами? — уточняю я.
— Да, конечно.
— Прежде всего, давайте потратим ещё несколько дней и убедимся, что визит незнакомца в английское посольство не был случайным.
— То есть?
— Ну, допустим, в Лондоне скончался богатый дядюшка, и теперь человек через посольство хлопочет о вступлении в права наследства.
— Маловероятно…
— Однако не исключено. Давайте зафиксируем хотя бы три-четыре появления в посольства, установим график приездов-отъездов… То есть поймём, действительно ли человек там работает или нет. Вам одному будет сложно. Послезавтра я подключу к вам своего… гм… помощника. Будете отслеживать человека по очереди, — ну, скажем, через день.
Каминский смотрит на меня с удивлением.
— У вас есть свои помощники? — спрашивает настороженно.
— Для хорошего дела найдём, — уверяю с самым серьёзным видом.
Каминский крутит головой.
— Ладно… Предположим, установили, что этот человек действительно работает в посольстве. Что дальше?
— А дальше, пан Войцех, будет предложен план с вашим непосредственным участием. Сразу скажу, — рискованный. И если откажетесь участвовать, то не обижусь. Хотя и огорчусь…
Не тот уже был граф Александр Христофорович, не тот. На исходе пятого десятка бывший лихой генерал-кавалерист, а ныне начальник Третьего отделения и шеф корпуса жандармов заметно сдал. Уже не так много сил и времени уделял службе, свалив дела на безотказных Дубельта с Мордвиновым, уже больше представительствовал на докладах императору и писал бумаги, нежели занимался практической работой. И, увы, всё чаще имя его, к стыду и горю семьи, фигурировало в разных скандальных историях, связанных с женщинами. Известно же, седина в бороду, бес в ребро.
Николай Первый, сам известный женолюб, относился к похождениям Бенкендорфа снисходительно, ценя графа за былые заслуги и безусловную верность престолу. Но ясно было, что расположение монарха имеет свои границы, и служебный закат Александра Христофоровича не за горами…
То ли опасаясь отставки, то ли сознавая, какое значение придаёт император польским делам, Бенкендорф занялся ими самолично. Дубельт с внутренним удивлением замечал, что граф с молодой энергией вникает в детали, обсуждает варианты секретной работы, требует подробных отчётов. Леонтий Васильевич, предложивший план по работе с парижской эмиграцией, и сам был всецело поглощён польским направлением, отложив ради него другие, менее срочные дела.
Вот и сейчас, на докладе у графа, обсуждался ход секретной операции, начатой летом.
— Кое-чего за последние месяцы мы добились, — неторопливо излагал Дубельт, поглаживая пышные усы. — Налажен канал получения достоверных сведений — это главное. Благодаря ему сегодня мы имеем чёткое представление о вождях эмиграции, а также о предпринимаемых ими шагах.
— Здесь поподробнее, Леонтий Васильевич, поподробнее…
— Слушаюсь. До последнего времени их деятельность особых опасений не вызывала. Главным образом — пустопорожняя болтовня, междоусобица и склоки. Поляки же, — каждый сам себе шляхтич и господин… Разделились на разные лагеря и борются. Князь Чарторыйский против Лелевеля, Лелевель против князя, генерал Бем против всех и так далее. Пишут прокламации, выступают в газетах, хватают друг друга за грудки и вызывают на дуэли. Ну и всё в этом духе.
— Что-то уж больно благостная картина у вас получается, Леонтий Васильевич, — заметил Бенкендорф, с интересом слушавший полковника. — Послушать, так собрались в Париже политиканствующие идиоты и принялись между собой драться. Коли так, пусть дерутся, пока друг друга не перебьют. А мы будем наблюдать со стороны… Но разве всё так гладко?
— Увы, нет, Александр Христофорович. Вы знаете, что в Царстве Польском по сей день воюют так называемые «народные мстители» — шайки недобитых участников восстания. Прячутся в лесах. Местное население фактически их содержит, — где-то из убеждений, а где-то и вынужденно, из страха перед бандитами. Установлено, что Польский национальный комитет поддерживает связь со многими из этих банд. Но поскольку на сегодняшний день практической помощи оказать не может и ограничивается советами и благословениями, то и тут вроде бы особой опасности пока не вижу. Что касается «мстителей», то мы их постепенно вылавливаем и уничтожаем.
— Очень хорошо! Но, как я понял из вашего предыдущего доклада, наметилась некая активизация Комитета?
— Точно так. — Дубельт извлёк из папки нужную бумагу, развернул. — Вот свежие сведения, переадресованные нашим посольством. Похоже, Комитет всерьёз вознамерился взорвать ситуацию в Царстве Польском.
— А именно?
— Лелевель представил ближайшему окружению некого полковника Заливского, участвовавшего ещё в восстании 1830 года. Полковник огласил план развёртывания партизанской борьбы на территории Царства. Если без деталей, предполагается, что составленные из эмигрантов небольшие отряды в определённый срок во множестве просочатся в Царство через границу с Галицией и Пруссией, чтобы начать войну с российскими армейскими частями. По мысли полковника, поддержку повстанцам окажет местное население, прежде всего крестьяне.
Бенкендорф озадаченно почесал лысину, пригладил остатки седых волос. После некоторого молчания спросил:
— Не кажется ли вам, Леонтий Васильевич, что имя этому плану — бред?
Дубельт отрицательно покачал головой.
— И рад бы согласиться, Александр Христофорович, да не могу. Хотя сначала подумал точно так же.
— А почему передумали?
— Взвесил все обстоятельства. Можно ли сомневаться, во-первых, что люди для участия в вооружённой борьбе найдутся, — и в большом количестве? Учитывая объём польской эмиграции в Европе?
— Н-ну… пожалуй, да. Найдутся.
— Далее, — продолжал Дубельт, — не забудем про польский национализм. Увы, русских не любят во всех слоях населения. Тут вам и шляхта, и разночинцы, и крестьянство. Можно смело предположить, что некоторая часть антироссийски настроенных поляков примкнёт к партизанским отрядам, буде таковые начнут боевые действия. Это во-вторых.
— Согласен.
— И в-третьих…
Бенкендорф энергичным жестом прервал генерала.
— Постойте-ка! Хоть в-третьих, хоть в-двадцать шестых, Леонтий Васильевич! Любой самый гениальный план обязательно упрётся в деньги. Революция — дело дорогое. А денег у польских эмигрантов нет, это мы знаем точно. Исключение составляет партия Чарторыйского, но как раз она вооружённую борьбу отрицает, — весь расчёт на дипломатию.
— Всё так, Александр Христофорович. У Лелевеля денег нет. — Выдержал паузу. — А у англичан есть.
— Голубчик, при чём тут англичане?
— К сожалению, очень даже при чём. Согласно свежим, вполне достоверным сведениям, налажен рабочий контакт между Лелевелем и представителем британского посольства. Деньги эмигрантам отгружают просто саквояжами. Вот, посмотрите сами.
С этими словами Дубельт протянул Бенкендорфу донесение. Пожевав губами, граф несколько раз перечитал отчёркнутые строки. Откинулся на спинку стула, и взгляд его взмыл куда-то вверх. Было от чего задуматься, и задуматься тяжко…
— А ведь можно было бы предположить, — пробормотал с досадой.
Многочисленная польская эмиграция, — крикливая, нищая, разобщённая, — несла в себе некоторую угрозу. Но не беду. Именно потому, что нищая и разобщённая. А вот вступление в игру Англии меняло весь расклад совершенно.
Англия —
