Ознакомительная версия.
Рассказчик сложил руки так, будто и в самом деле держал чанг — левой охватил гриф, правой стал часто бить по воображаемым струнам, — и задребезжал нечистым козлетоном, воспроизводя всем известные стихи о чудной красоте бухарских садов Мулиан: о покрывающей их душистой пене цветущих яблонь, о том, как непреложен их зов и сколько наслаждений обещают они далекому путнику.
— Когда я спел первый бейт, — сказал он, откладывая в сторону свой призрачный чанг, — эмир Назр встрепенулся и отстранил от себя нагую красавицу, расчесывавшую ему волосы. Я спел второй...
Повествователь встал и оглянулся так, будто только что проснулся и не может понять, где находится.
Слушатели безмолвно смотрели на него.
— Я спел третий бейт! Вы все знаете — про то, сколь страстно шершавый брод Аму жаждет шелковым песком расстелиться под ноги своего владыки. Ну, тут уж он совсем очухался, провел ладонью по лицу, помотал головой, сел кое-как... потом и встал, сделал шаг к двери... как был — босиком... в нелепых каких-то подштанниках... еще шаг!.. еще!.. побежал!.. мне пришлось посторониться. Уже в спину ему я спел четвертый. А пятый и вовсе пропал даром, потому что эмир вырвал у конюха поводья и взлетел в седло!..
Слушатели дружно ахнули.
— И слуги догнали его, чтобы обуть и одеть, только через два фарсаха, в местечке Бурута, — торжествующе закончил рассказчик. — Вот какую силу имели мои слова!
Он печально усмехнулся.
Повисла тишина, которую совершенно неожиданно нарушил громкий смех человека, с интересом прислушивавшегося к окончанию истории в нескольких шагах от топчана.
Слушатели невольно закрутили головами.
— Да, уважаемый, — продолжая смеяться, сказал незнакомец. Он был высок ростом, плотен, чернобород, опоясан красным кушаком и в целом выглядел довольно величественно. — Из вас бы получилась неплохая Шахразада — ну, знаете, героиня этих новомодных арабских сказок. Вы все рассказали совершенно правильно, все так и было. И допустили только одну ошибку: мой давний друг и учитель Рудаки, на которого вы, к сожалению, совершенно не похожи, получил тогда вовсе не сто, а пять тысяч динаров.
Присутствующие удивленно зароптали.
— Что? — грозно сказал купец, толковавший про славного Самани, не желавшего строить стену. — Да кто вы такой? Вы хотите сказать, будто...
Услышав его голос, человек с тревожными глазами сначала распрямился, как если бы хотел броситься на обидчика, но тут же, напротив, съежился, свесил ноги с топчана и, вяло бормоча какую-то бессвязнцу, сунул их в свои дырявые сапоги.
— Я кто такой? — переспросил чернобородый в красном кушаке. — Меня зовут Шахбаз Бухари. А сказать я хочу именно то, что этот тип — самозванец и никакого отношения к Рудаки не имеет. Уж можете мне поверить.
В это самое время дверь комнатенки, где спал Джафар, отворилась, и сам он шаткой тенью появился на пороге.
— Шеравкан! Эй, Шеравкан!
Услышав его голос, Бухари резко повернулся. Уверенная улыбка, с которой он изобличал обманщика, сползла с лица.
— Шеравкан! — повторил слепец громче.
Бухари напряженно всматривался в сумрачное пространство, из которого доносился знакомый ему голос.
— Боже мой! — пробормотал он. — Неужели! Джафар, это вы?! Господи, что с вами?! Джафар!
— Бухари? — удивленно спросил слепец. Он повернул голову, прислушиваясь. — Неужели Бухари? Шахбаз, где ты?
Тихо смеясь, он протянул руки и неловко шагнул вперед.
* * *
Джафар сидел, подперев голову левой рукой. Правой он медленно покачивал пиалу.
Бухари подпирал голову обеими руками и вдобавок мотал ею из стороны в сторону, как если бы пытался избавиться от терзающей его боли.
— Что за зверье, господи!
— Да, да, — рассеянно сказал Джафар. — Хватит, дорогой мой. Согласись, что, даже если мы так зальем слезами округу, что расплодим лягушек, глаз у меня не прибавится.
Поднес пиалу ко рту, отпил.
— Это же звери, а не люди! — воскликнул Бухари плачущим голосом. — Почему именно с вами такое несчастье!
Джафар раздосадованно крякнул, посопел, потом сказал с усмешкой:
— Интересный вопрос, не спорю. Боюсь, правда, мы не найдем на него простого ответа. Скажи лучше, почему ты стал вдруг обращаться ко мне на “вы”? Думаешь, слепой я заслуживаю большего уважения, чем зрячий?
— Нет, не могу поверить, не могу! — повторял Бухари сквозь слезы.
Слепец взмахнул рукой, и пиала с громким треском раскололась о стену. Робкое пламя масляного фитиля испуганно затрепетало, тени метнулись по углам кельи.
— Ты заткнешься, наконец?! Или так и будешь выть, как поганый шакал?!
Бухари оцепенел.
Было слышно только тяжелое дыхание.
— Прости, — сказал в конце концов Джафар, протягивая руку, чтобы нашарить его ладонь и сжать ее. — Прости. Я не хотел. Прости. Видишь, у меня тоже выдержки не хватает, и я...
Бухари, всхлипнув, припал к его коленям.
— Ладно, перестань, — говорил Джафар, трепля его по плечу. — Перестань. Новые глаза мне уже никто не подарит, согласен? Не проводить же остаток жизни в бесконечных стенаниях. Шеравкан!
— Да?
— Придется заплатить за эту чертову пиалу... у нас еще есть деньги?
— Деньги?! — встрепенулся Бухари. — Бог с вами! Не думайте о деньгах! Уже завтра к полудню я буду в Бухаре. Я везу восемь тюков пенджабского кимекаба[24]. Восемь тюков златотканого кимекаба! Вы же знаете, племянник дал мне в долг под сорок процентов годовых... видите, вы меня отговаривали от этого предприятия, а как все славно вышло. Завтра я заложу часть и тут же пришлю вам деньги. Какой смысл идти в Панджруд пешком? Вы наймете повозку и...
— Тебе нельзя сейчас в Бухару, — прервал его Джафар. — Тебя тут же подгребут. Сочувствовал карматам? — сочувствовал. Со мной и с Муради знаком был? — был. Речи возмутительные слушал? — слушал. Этого хватит, уверяю тебя. В лучшем случае — станешь таким, как я. В худшем — вовсе голову снимут.
Бухари поежился.
— Разве они еще не остыли?
— Не знаю. Говорят, возле Арка кровь ручьями текла.
Купец ахнул.
— Так говорят, — невозмутимо уточнил Джафар.
— Но прошло уже полтора месяца, — робко заметил Шахбаз Бухари. — Может быть, все успокоилось? И потом, разве я — важная птица? Я всего лишь ваш ученик... мои стихи мало кому интересны.
Джафар пожал плечами.
— Насчет того, насколько успокоилось, не знаю... В яме сидел. Да и вообще мало что мог разглядеть... Ну да, конечно, тебя мало в чем можно обвинить... заходил иногда вместе с другими молодыми поэтами... рассуждал о поэзии... казалось бы, это не преступление. Но ведь можно и иначе вопрос поставить: с кем рассуждал о поэзии? С бунтовщиком Муради рассуждал, с поощрителем карматских идей Джафаром Рудаки рассуждал. Если с ними рассуждал, значит и сам такой.
Ознакомительная версия.
