Ознакомительная версия.
– Но вас никто не видел уходящим.
– Я в том не виноват. Послушайте, герр Блюмштейн, вам бы лучше расспросить женщин в доме герра Штейнфельда! Они непременно видели фрау Анну вечером, после моего ухода!
– Это хорошая мысль. Что вам было известно о сватовстве Карла Шнитке к фрау Либман?
– Решительно ничего.
– То есть вы не были возмущены тем, что фрау Либман хочет выйти за муж за герра Шнитке?
– Я был бы только рад, если бы такая приятная и достойная фрау вступила в законный брак! – отрубил я. – А теперь могу ли я позавтракать и уйти на службу? Мой прямой начальник вице-адмирал Шешуков будет очень недоволен, не найдя меня в канцелярии.
– Ступайте, – подумав, разрешил квартальный надзиратель. – Но знайте, что я еще буду беседовать с вами об этом деле, герр Морозов, и не пытайтесь скрыться.
– Я сам хочу, чтобы это дело поскорее прояснилось, – отвечал я, и тем допрос закончился.
Фрау Шмидт, не глядя на меня, предложила герру Блюмштейну еще сладких сухариков к кофею, а я пошел к себе в комнату, куда по условию нашего с ней уговора мне должны были подать завтрак.
По дороге в порт я немилосердно костерил добродетельных бюргеров, заставивших меня провести ночь в сыром погребе.
Уже на Замковой улице я вдруг обернулся.
Квартальный надзиратель сопровождал меня, даже не пытаясь это скрывать. Он шествовал за мной саженях в двух, не более. Мне оставалось лишь ускорить шаг и пересечь Замковую площадь едва ли не бегом. На Цитадельном мостике я обернулся. Герр Блюмштейн остался возле замковых конюшен – сопровождать меня до самого порта он не стал.
Я пошел медленнее – и только теперь осознал всю сложность своего положения в полной мере.
Квартальный надзиратель, расспросив семейство Штейнфельдов, может догадаться, кто и почему убил бедную Анхен (тут память моя достала из своих сундуков и показала ее лучший портрет, с золотящимися кудряшками; волосы Анхен имели именно такой цвет от природы и вились сами, без папильоток). Тогда он перестанет меня преследовать. Но может и не догадаться. В самом деле, мог ли быть враг у молодой, несколько легкомысленной женщины? Последние два года она постоянно меня навещала, и если бы в ее прошлом имелся ревнивый злодей, он бы уж давно дал о себе знать.
В чем и перед кем провинилась моя Анхен, которая не желала ни богатств, ни славы, а просила у Бога лишь немного любви флотского офицера и потом – немного любви почтенного бюргера, чтобы родить детей и найти счастье в материнстве? Она не раз говорила мне о будущих детях, эти младенцы стояли между нами непреодолимой преградой: стать моей женой Анхен не могла, а рожать незаконное дитя не желала, да и я тоже не стремился поскорее стать отцом.
Впрочем, она ведь хотела просить у меня совета. Что-то случилось – а я, занятый мыслями о Натали, даже не прислушался к Анхен.
Я обозвал себя дубиной стоеросовой и, уже подходя к порту, додумался до неприятной вещи: если герр Блюмштейн не догадается, кто убил Анхен, то начнет докапываться, где и как я провел вечер. Если бы я не сказал ему о своей прогулке и о книгах! Я мог бы заявить, что сидел в своей комнате и преспокойно читал, а потом, услышав шум на лестнице, увидел упавшую Анхен и убегающего убийцу! Теперь же я выставил себя в самом дурном свете – прогулка с книгами подмышкой в поисках лавочки под деревом посреди переполненной людьми и скотом Риги выглядела совершенно несуразно.
В порту мне сразу же рассказали новости. Левизу удалось вывести немалую часть отряда. Он возвращался к Риге, а пруссаки висели у него на плечах.
– Я спорить готов, что наш гениальный комендант не отдал приказа разобрать наплавной мост сразу после того, как Федор Федорович проведет по нему пехоту и проскачет последний казак. Тришка, где треуголка моя? – Николай Иванович решил сам навестить фон Эссена в Рижском замке, благо идти было недалеко. – Морозов, ты пойдешь со мной, прочитаешь мне донесения внятно и вразумительно.
Предполагалось, что я, читая глазами по-немецки, произносить буду по-русски.
Я рассчитывал по дороге рассказать Шешукову о случившейся со мной неприятности, но за вице-адмиралом увязалось немало народу со своими заботами и вопросами. Наши шесть канонерских лодок и прочие мелкие суда находились в боевой готовности, но, чтобы выводить их и выстраивать живой стеной вдоль Двины, требовался приказ Шешукова, приказа же пока быть не могло – он знал о положении дел слишком мало.
Дела же обстояли прескверно. В замке мы узнали о потерях – шесть сотен убитых, да три сотни попали в плен. Фон Эссен не желал слушать упреков, на все у него был один ответ: пушек-де у Граверта и Клейста втрое больше.
Следующее, чего нам следовало ожидать, – это появление вражеских разъездов на левом берегу Двины. Там у нас были укрепления, но оборонять их с новобранцами фон Эссен не решился. Именно это мы обсуждали со штабными офицерами, пока начальство за закрытыми дверями ругалось и искало выход из положения.
– Черт возьми! – воскликнул я. – Если пруссаки, никем не остановленные, подойдут к самому берегу и сумеют поставить там свои батареи, Рига пропала! Город не выдержит настоящего обстрела!
Что такое пушки, я знал не по рассказам. Я был в сражении у Дарданелл, я был в сражении у Афона, я видел, как далеко летит пушечное ядро и какие разрушения оно производит.
– Как будто у нас пушек нет! – возразил мне приятель мой, адъютант полковника Третьякова, начальника Рижского артиллерийского округа, по фамилии, кажется, Смирнов. – С весны стоят на новых лафетах и платформах, тяжелые – на главном валу, легкие – на равелинах. Да вот хоть на бастионе Хорна!
Этот бастион, примыкавший к Рижскому замку, был один из четырех, глядевших на реку. И мы поспешили туда – причем с необъяснимой радостью и азартом, как будто наше присутствие на бастионе обеспечивало городу непробиваемую защиту. Очевидно, мы просто не могли больше находиться в помещении, меня, во всяком случае, штабная обстановка просто раздражала.
Из рук в руки переходил бинокль – мы старались высмотреть, не покажутся ли вдалеке казаки Левиза. Но взоры наши упирались в здания Митавского предместья. Вдруг Смирнов закричал: он высмотрел, как из-за угла появляется колонна пехотинцев.
Левиз-оф-Менар и его офицеры замыкали отступающий отряд.
– Брошу все к чертям, переведусь к Левизу! – услышал я за спиной. – Один он только и есть у нас настоящий командир!
Колонна приближалась к наплавному мосту. Несколько всадников промчались вдоль нее, подбадривая солдат. И на мост наши пехотинцы взошли, чеканя шаг, ровным строем, как если бы возвращались с победой. Мост слегка колыхался, и мелкие волны, гонимые от устья, били в почерневшие торцы бревен. Лица солдат были грязны и суровы, это были уже лица видевших смерть воинов – хотя самому старшему из солдат я не дал бы более двадцати пяти лет. С нашей стороны к мосту уже катили повозки – чтобы принять раненых и тотчас везти их в лазарет.
Ознакомительная версия.
