— Ого! Не будьте так скоры в суждениях! Не убийство, а просто кровопускание.
Гюэ несколько успокоился.
— Это еще возможно, но… что же должен я…
— Мне нужно чистое, прекрасное, девственное существо, из вен которого я хочу выпустить часть крови для любовного напитка. Слушайте же: Вы должны позволить выпустить стаканчик крови из левой руки Вашей дочери.
— На это я никогда не соглашусь; мое дитя должно оставаться неприкосновенным. Аманда слишком хороша для такой дьявольщины. Ни слова больше об этом!
— Но подумайте! Ведь это — совсем невинное дело, взять несколько капель крови и переработать ее в ретортах… О, как закипит, как заволнуется напиток! Ах, какой чудный опыт! Ваша дочь согласится.
— Она не согласится, и я не хочу этого. Довольно об этом!
Экзили встал и холодно произнес:
— Хорошо, я больше не настаиваю. Прощайте! Вспомните обо мне, когда Ваше дело станет плохо. Судьи кровожадны, словно тигры; Вы должны на коленях благодарить их, если Вас приговорят к тюрьме, иначе Вас ждет костер.
Гюэ задрожал. Между тем Экзили продолжал:
— Вы могли бы избавиться от этой опасности, если бы Ваша дочь решилась пожертвовать для Вашего спасения несколько капель своей крови, и я твердо убежден, что Аманда сделала бы это, потому что она рвала бы на себе волосы, если бы ее отцу пришлось пойти на каторгу.
Гюэ вскрикнул и, схватив Экзили за руку, простонал:
— Что мне делать? Аманда не согласится. В сущности я ничего не вижу в этом особенного, — продолжал он, опуская голову, — но… но Аманда застенчива… не могу ли я сам вскрыть ей вену?
— Нет, это должен сделать я сам; и человек, для которого приготовляется напиток, также должен присутствовать при этом. Он будет держать чашу, в которую будет стекать кровь.
— Ах, если бы мне не грозила такая страшная опасность…
— Решайтесь скорее!
— Аманда не захочет. Она будет кричать, звать на помощь. Она пойдет жаловаться самому королю.
— Если Вы впустите нас в свой дом, то согласия Аманды не понадобится… Когда же мне прийти к Вам?
— Назначьте день.
— В таком случае в будущую пятницу.
— А я?
— Завтрашнюю ночь Вы уже проведете в своем жилище, на площади Мобер. Но горе Вам, если Вы не сдержите слова!
Гюэ дрожа протянул итальянцу руку.
— Не будьте младенцем… не будьте бабой! — смеясь сказал Экзили. — Вы брались бывало за вещи более важные, употребляли капельки поопаснее тех, какие я извлеку из руки молоденькой девушки. И Вы сами можете это видеть; беспокоиться не о чем, опасности никакой. Вы — поклонник чудесного, — ну, Вы будете видеть чудо. Завтра в полдень Вы выйдете из Бастилии.
Вернемся к семейству герцога Дамарра.
Услышав из уст отца слова, которые его осчастливили, Ренэ бросился на площадь Мобер, к дому Гюэ, где не был уже три дня. Уже смеркалось, когда он подошел к решетке, ограждавшей дом и сад со стороны улицы. Ставни дома были заперты, нигде не пробивался свет. Ренэ постучал тем условным стуком, который он употреблял, приходя к Аманде, однако ответа не было.
В жилище Брюнэ также царили мрак и безмолвие.
Ренэ обошел квартал и приблизился к дому со стороны площади. Он дернул за звонок, но никто не отворил. Ренэ почувствовал беспокойство. Он снова вернулся на улицу, перелез через решетку в палисаднике, подошел к задней двери и прислушался. Ему показалось, что в доме раздаются какие-то глухие звуки: слышались то как будто вздохи, то звон посуды или стаканов.
Какое-то тяжелое предчувствие закралось в душу юного герцога, а так как он непременно хотел узнать, что происходит в доме, и притом считал себя защитником и покровителем Аманды, уже занимавшим в доме Гюэ определенное положение, то и стал придумывать, каким бы способом попасть в помещение Гюэ. Поискав немного, он нашел заступ, и с помощью последнего ему удалось приоткрыть один ставень, и именно у того окна, обвитого диким виноградом, где он тайком беседовал с Амандой.
Между тем три дня, в течение которых Ренэ не видался с Амандой, были для нее весьма богаты событиями. Ее отец вернулся домой, он был освобожден. Аманда остолбенела от неожиданности и радости. Отец объяснил ей, что обязан своим освобождением одному высокому покровителю и что теперь ему нечего бояться.
Однако, как ни радовалась молодая девушка возвращению отца, ей не могло не броситься в глаза его странное, боязливое обращение. Больше всего поразила ее просьба, высказанная так же боязливо, — не сообщать Ренэ о его возвращении.
Это возбудило подозрение Аманды. Она утешалась надеждой, что молодой герцог скоро явится, и тогда все разъяснится. Но Ренэ не приходил. Сама Аманда не решалась послать за ним или известить его, так как не была уверена, что из этого не выйдет неприятностей для ее отца; ведь у него, конечно, были серьезные основания просить ее молчать о его освобождении; окружавшие его сети могли, вероятно, запутать и тех, кто близко подходил к нему.
На другой же день после своего освобождения Гюэ начал заводить с дочерью очень странные разговоры: он говорил о благодарности, которой обязан кому-то, хвалил дружественное расположение к нему Экзили и особенно много распространялся о любви, которую Аманда всегда выражала ему лично как отцу.
— Ведь ты не отступила бы ни перед какой жертвой, если бы дело шло о спасении твоего отца, не правда ли? — сказал старик в заключение всех своих речей и затем снова принялся говорить о счастье, богатстве и почестях, ожидавших его в будущем.
Аманде пришло в голову, что отец хочет разлучить ее с Ренэ, что ее рука была той наградой, которой требовал освободитель Гюэ, что отказ от любимого человека должен был доказать ее любовь к отцу.
Тогда она решилась сообщить обо всем Ренэ; но, когда она собралась выйти из дома, отец загородил ей дорогу и принялся снова умолять ее не губить его. Аманда очень решительно заявила отцу, что хочет знать, какая тайна угнетает его.
— Подожди еще один день, и ты все узнаешь, — ответил старик.
Беспокойство Аманды все возрастало. Она стала избегать отца, который занимался в своей лаборатории какими-то приготовлениями. Страх сделал ее осторожной. Она все время оставалась в своей комнате.
Наступил третий вечер. Гюэ казался занятым и озабоченным. Аманда внимательно следила за каждым его движением. Брюнэ ушла; старик отправился к себе в лабораторию. В доме настала тишина; надвигался вечер.
“Теперь уж скоро все разъяснится, — сказала себе Аманда, — да и пора. Отчего это Ренэ все не приходит? Или он знает, в чем дело, и нарочно избегает меня?”
