Графиня гордо выпрямилась и ничего не ответила.
— Едва Певерил, — продолжал король, — попадает в Ньюгет, как, по словам почтенного маленького джентльмена, эта проказница появляется и там. Не пытаясь узнать, как она могла туда проникнуть, я всё же склонен думать, что у неё неплохой вкус и приходила она не ради карлика. Ага, кажется в мистере Джулиане заговорила совесть.
Действительно, при этих словах короля Джулиан вздрогнул, ибо он вспомнил ночного посетителя в своей камере.
Пристально взглянув на него, король продолжал:
— Итак, джентльмены, Певерил доставлен в суд, и, едва только он получает свободу, мы находим его в доме, где герцог Бакингем готовится, как он говорит, к музыкальному маскараду. Ей-богу, я уверен, что эта же девушка сыграла шутку с его светлостью и посадила в футляр от виолончели бедного карлика, чтобы провести время получше, а именно — в обществе мистера Джулиана Певерила. А что скажет по этому поводу Кристиан, всеобщий третейский судья? Основательна ли моя догадка?
Кристиан украдкою взглянул на Зару и прочел в её глазах нечто такое, что привело его в замешательство.
— Не знаю, — ответил он. — Правда, я приказал этой превосходной танцовщице участвовать в маскараде. Она должна была явиться в блеске сверкающих огней, искусно приготовленных с разными благоуханиями, чтобы заглушить запах пороха; но я не знаю, для чего — быть может, просто из упрямства или каприза, ибо эти качества присущи ей, как и всем гениям, — ей вздумалось всё испортить, посадив на своё место уродливого карлика.
— Мне хотелось бы, — сказал король, — чтобы эта девушка подошла к нам поближе и объяснила, как может, всё это таинственное происшествие. Нет ли здесь кого-нибудь, кто бы её понимал?
Кристиан ответил, что научился немного понимать её с тех пор, как познакомился с нею в Лондоне. Графиня молчала. Тогда король обратился к ней, и она довольно сухо ответила, что, столько лет имея при себе эту девушку, без сомнения, должна была научиться как-нибудь с нею объясняться.
— Из всего слышанного я должен заключить, — сказал Карл, — что мистер Джулиан Певерил понимает её лучше других.
Он взглянул сначала на Певерила, который покраснел, как девица, а потом на мнимую немую, на щеках которой также был приметен уже исчезавший слабый румянец. Спустя секунду, по знаку графини, Фенелла, или Зара, подошла к ней, опустилась на колени, поцеловала её руку, потом встала и, сложив руки на груди, смиренно ожидала приказаний. Она столько же походила на посетительницу гарема герцога Бакингема, сколько Магдалина — на Юдифь. Но это было самым малым доказательством её способности к перевоплощению, ибо она с таким совершенством играла роль глухонемой, что даже проницательный Бакингем не мог решить, действительно ли девушка, стоящая теперь перед ним, та самая, которая в другом наряде произвела на него столь неотразимое впечатление, или это в самом деле существо, страдающее ужасным природным недостатком. Все признаки, отличающие глухонемых, были, казалось, отчетливо видны в её лице. Ни один звук не колебал неподвижных её уст, и она была совершенно безучастна к разговору окружающих. При этом она быстрым внимательным взором следила за движениями губ, как бы стремясь таким образом понять говорящих.
Отвечая на вопросы, она по-своему подтвердила всё, сказанное Кристианом, только отказалась объяснить, для чего нарушила весь замысел маскарада, посадив на своё место карлика. Графиня не стала требовать от неё дальнейших объяснений.
— Всё это снимает с герцога Бакингема столь нелепое обвинение, — сказал Карл. — Показания карлика слишком фантастичны, показания обоих Певерилов ни в чём его не обвиняют, а немая полностью оправдывает его. Мне кажется, господа, мы должны объявить Бакингема свободным от всякого подозрения, и смешно было бы начинать более серьезное следствие, чем мы произвели нынче.
Арлингтон поклонился в знак согласия, но Ормонд не преминул заметить:
— Государь, я потерял бы уважение герцога Бакингема, чьи блистательные таланты нам всем хорошо известны, если бы сказал, что удовлетворен этими объяснениями. Но я уступаю духу времени и чувствую, как было бы опасно на основании обвинений, которые нам удалось собрать, бросить тень на доброе имя столь ревностного протестанта, как его светлость… Конечно, будь он католиком — и при таких подозрительных обстоятельствах Тауэр был бы для него слишком почётной тюрьмой.
Бакингем поклонился герцогу Ормонду, бросив на него взгляд, в котором радость торжества не могла смягчить ненависть. «Tu me la pagherai»[118], — пробормотал он в ярости, но мужественный старый ирландец, уже много раз бесстрашно навлекавший на себя его гнев, не обратил на него ни малейшего внимания.
Король, дав знак, чтобы все присутствующие перешли в общую залу, остановил Бакингема, который хотел было уйти вместе с другими, и, когда они остались одни, спросил тихо, но так многозначительно, что герцог залился краской:
— С каких это пор, Джордж, твой приятель полковник Блад стал музыкантом? Молчишь? — сказал он. — Не оправдывайся, ибо кто хоть раз видел этого негодяя, тот запомнит его навсегда. На колени, Джордж, на колени; признайся, что ты употребил мою снисходительность во зло. Не ищи оправданий — ничто тебе не поможет. Я сам видел его в числе твоих немцев, как ты их называешь, и ты отлично знаешь, что мне остается думать при подобных обстоятельствах.
— Считайте, что я виноват, очень виноват, мой король и повелитель! — вскричал охваченный раскаянием герцог, бросаясь к ногам Карла. — Считайте, что я был введён в заблуждение, что я потерял голову… Считайте, что вам угодно, но не думайте, что я способен причинить вам вред или попустительствовать злоумышлению против вашей особы.
— В этом я тебя и не подозреваю, — ответил король. — Я ещё вижу в тебе Вильерса — товарища, разделившего мои невзгоды и изгнание, и не только верю тебе, но думаю, что ты признаёшь больше, чем собирался сделать.
— Клянусь всем святым, — сказал герцог, всё ещё стоя на коленях, — что если бы моя жизнь и состояние не зависели от этого негодяя Кристиана…
— Если ты опять выводишь на сцену Кристиана, — ответил, улыбаясь, король, — то мне пора удалиться. Встань, Вильерс, я тебя прощаю, но налагаю на тебя епитимью — женись и отправляйся в своё имение; собаку, которая укусит хозяина, приходится прогнать.
Герцог встал и в замешательстве последовал за королем в залу, куда король вошел, опираясь на руку своего раскаявшегося пэра, и где говорил с ним так ласково, что даже самые проницательные наблюдатели усомнились в достоверности слухов о том, что герцог в немилости.
