— Проститутки — тоже люди. И глаза как глаза, хоть на любую глянцевую обложку! Класс, парень! Это тебе не гадать на кофейной гуще… Не каждому дано.
Нелидов мельком посмотрел на свое творение.
— Спасибо, конечно, за оценку, но я знаю: не те глаза… В них — пустота. А должен быть страх обманщика судьбы.
— Какого еще обманщика?
— Домициана… Он всю жизнь только и занимался тем, что обманывал судьбу. И в глазах бедной Валерии должен читаться этот страх императора и его роковой конец.
Девушка покачала головой.
— А мне нравится. И черт с ним, с твоим Домицианом, который обманывает судьбу… Красотой, как и добротой, не обманывают.
— Он надругался над красотой. Лишил весталку девственности. И заживо замуровал её в стену, приказав туда же замуровать пищу и кувшин воды…
Любаша округлила глаза.
— Вот гад!.. Извращенец. Маньяк прямо какой-то…
— Маньяк поневоле, — грустно улыбнулся Максим. — Заподозрил и её в заговоре. Ему всюду заговорщики мерещились. Халдеи напророчили точный час его смерти от кинжала. Вот и нажал цезарь на кнопку механизма самоуничтожения… Судьбу, наверное, обмануть все-таки можно. Самого себя не обманешь.
Она, услышав скрежет тормозящих колес, отдернула занавеску и всплеснула руками:
— Подъезжаем — Орёл! Господи, пойду лохматого будить!..
— Возьми мой плащ, он не промокает, — сказал Максим.
Она накинула долгополую одежду художника, прыснула в кулак.
— Я в нем, как монахиня, как твоя весталка… Да ну тебя! Еще людей напугаю в ночи.
Сняла плащ, надела свою синюю куртку, вышла в коридор. Поезд, скрежеща тормозами, замер. Вагон дружно храпел. С радостным матом сзади Любаши гремел поклажей лохматый дядька. Не обращая внимания на спящих, он с грохотом тащил по проходу раздолбанную тележку с багажом.
— Ну, что же ты, красавица, а? Пораньше надо бы! У меня ведь одышка… Чуть царство небесное не проспал, «Орбит» тебе в горло!.. — не зло ругался он.
— Успеете, — сухо осадила Люба орловца. — Успеешь, орёл ты мой шизокрылый. Пятнадцать минут стоять будем.
В Орле поезд простоялстоял минут двадцать. За окном, несмотря на глубокую ночь и дождь, бегали тетки с сумками и корзинами.
— Горячие картошки! Горячие картошки с соленым огурцом! Пиво! Свежее пиво!.. — на все голоса кричал народный общепит, заглядывая в темные окна спящих вагонов. Пассажирам было не до пива и соленых огурцов в три часа ночи.
Наконец прицепили тепловоз. Что-то под вагонами грюкнуло, хрюкнуло, цвякнуло, и состав, вздрогнув, покатился дальше.
Она вошла в купе, отряхивая с фирменной куртки капли осеннего дождя, внося запахи прели опавшей листвы, грусти и несбывшихся заклинаний бабки Аникуши.
— Кажись, и тут пронесло! — шутливо перекрестилась Любаша. — В купейный человек пять село. К нам — никто. Вот и ладушки…
А хочешь, эскиз весталки тебе подарю? В качестве компенсации за безбилетный проезд.
Любаша, загадочно улыбнувшись, покачала головкой. Потом сняла куртку, расстегнула верхнюю пуговку блузки.
— Не-а, — присела она рядом. — Я весталку не возьму, у нее, как ты говоришь, глаза «не те»…
Поезд уже набрал ход, застучал по рельсам напористо, как муж, приехавший ночью из командировки к молодой неверной жене, загремел в хлипкую дверь.
— А у меня, Максимушка, «те» глаза? Ты посмотри повнимательнее — «те»?
— Те, — кивнул художник и проглотил набежавшую слюну.
— Нарисуй меня, как весталку… Обнаженной… Ладно?
— Ты уверена, что хочешь?
— Да, хочу…
И она медленно, как в давно знакомом и старом кино, стала снимать синий форменный сарафан, потом через голову не до конца расстегнутую блузку, по ходу раздевания поправляя сбившиеся мокрые волосы.
— У тебя «те» глаза, «те», — прошептал Максим, лихорадочно доставая из тубы кусок ватмана и мягкий карандаш. — Мне кажется, что на этот раз я не совру. Я понял, что упускаю, я понял…
Когда Любаша сняла белые тонкие трусики, смущенно глядя поверх занавесок в черный квадрат окна, её фигурка, сжавшаяся от страха, уже появилась на белом листе бумаги.
И в этот момент в служебное купе громко постучали. Потом раздался требовательный голос:
— Любовь Ивановна! Откройте! Немедленно откройте или я открою своим ключом…
— Это Никифоров, начальник поезда! — вскрикнула проводница, зажимая себе же рот рукой, и стала лихорадочно собирать разбросанную по полке одежду.
Она от испуга еще больше съёжилась, стала как будто меньше ростом, понимая, какое впечатление произведет не эскиз весталки, а её «обнаженная натура» в служебном купе проводника вагона… Ужас! Кошмар. Тем более, что этот старый пень Никифоров, от которого вечно разило кислой капустой, похмельем и заскорузлыми носками, настойчиво её домогался после повышения в должности. Люба с переменным успехом отбивала его атаки и ухаживания.
— Откройте, Любовь Ивановна! Я требую…
В следующий момент язычок замка провернулся, и дверь послушно отъехала, освобождая проверяющему обзор — открыл-таки, паразит, своим ключом.
На пороге купе в форменной шинели с начищенными пуговицами (как киношный жандарм) стоял Никифоров, распушив пшеничные усы. В руках он держал фуражку железнодорожника, которая была ему мала и постоянно падала с потной головы. За начальником поезда, уперев кулаки в то, что когда-то называлось «талией», громоздилась фигура члена не то уличкома, не то избиркома — короче, неутомимой общественницы, хорошо узнаваемой в любой жизненной ситуации по генеральским лампасам на широких спортивных штанах.
— Ну, я же говорила вам, что ваша проводничка прелюбодействует с зайцем, не имеющим паспорта, в служебном купе. Пыхтят на весь вагон. Спать людям не дают, сволочи!
— А в суд за оскорбление личности? — парировал Максим, спокойно сворачивая начатый им рисунок. — И потрудитесь, пожалуйста, закрыть дверь! Девушка должна после сеанса одеться…
Никифоров надел маленькую фуражку, которая смешно водрузилась на самой макушке его приплющенного на макушке черепа.
— А ты кто такой?! — грозно прорычал он. — Кто ты-то такой, а? Безбилетник, а вякаешь… Где билет гражданина? Предъявите проездные документы и паспорт!
При этом он таращил свои заплывшие глазенки то на Любу, то на Максима.
— А может, этот человек без паспорта, самый настоящий террорист? Покажь паспорт!
— Дайте девушке одеться! Имейте совесть…
— О совести, развратник, заговорил… — бесновалась общественница. — Его, товарищ начальник поезда, нужно на ближайшей станции в милицию сдать! Правильно: таких только и мочить таких в сортирах нужно!.. Мочить и мочить!
