Но зато спина эта, освобожденная от кирасы, положенной рядом на стул, даже как-то закруглялась, словно подставлялась под удар.
– А, – произнес Борроме, устремляя на своего собутыльника горящий взгляд, – а, ты хочешь выдать меня, приятель!
– Как только проснусь, друг любезный, это дело решенное, – сказал Шико.
– Но посмотрим еще, проснешься ли ты? – вскричал Борроме.
И с этими словами он нанес яростный удар кинжалом в спину собутыльника, рассчитывая пронзить его насквозь и пригвоздить к столу.
Но Борроме рассчитывал, не зная о кольчуге, которую Шико позаимствовал в оружейном доме Модеста. Кинжал его разлетелся на куски, словно стеклянный, от соприкосновения с этой славной кольчугой, которая, таким образом, вторично спасла Шико жизнь.
Вдобавок, не успел еще убийца опомниться, как правая рука Шико, распрямившись, словно пружина, описала полукруг и нанесла прямо в лицо Борроме удар кулаком, весящим фунтов пятьсот, от чего Борроме, окровавленный, в синяках, откатился к стене.
В одну секунду он, однако, очутился на ногах и сразу же схватился за шпагу.
Этих двух секунд для Шико было достаточно, чтобы вскочить с места и тоже выхватить оружие из ножен.
Винные пары рассеялись точно по волшебству. Шико стоял, слегка опираясь на левую ногу, взгляд его был устремлен на врага, рука крепко сжимала эфес, готовая дать отпор.
Стол, на котором валялись пустые бутылки, разделял, словно поле битвы, обоих противников, служа каждому из них заслоном.
Но, завидев кровь, текущую из его носа по лицу и капавшую на пол, Борроме разъярился: он забыл о всякой осторожности и устремился на врага, сблизившись с ним настолько, насколько позволял разделявший их стол.
– Дважды болван, – сказал Шико, – видишь теперь, что на самом деле пьян ты, а не я: ведь с того конца стола ты до меня дотянуться не можешь, моя же рука на шесть дюймов длиннее твоей руки, а шпага на шесть дюймов длиннее твоей шпаги. Вот тебе доказательство!
И Шико, даже не сделав выпада, вытянул с быстротою молнии руку и уколол Борроме острием шпаги в середину лба. У Борроме вырвался крик не столько боли, сколько ярости. Отличаясь, во всяком случае, безрассудной храбростью, он стал нападать с удвоенным пылом.
Шико по ту сторону стола взял стул и спокойно уселся.
– Бог ты мой, и болваны же эти солдаты! – сказал он, пожимая плечами. – Им кажется, что они умеют владеть шпагой, а любой буржуа, если захочет, может раздавить их, как муху. Ну вот, теперь он намеревается выколоть мне глаза. Ах, ты вскочил на стол, – только этого не хватало! Да поберегись ты, осел этакий, нет ничего страшнее ударов снизу вверх; захоти я, и мне ничего не стоит нацепить тебя на шпагу, словно птенчика.
И он уколол его в живот, как только что уколол в лоб.
Борроме зарычал от бешенства и соскочил со стола.
– Вот и отлично! – заметил Шико. – Теперь мы стоим на одном уровне и можем разговаривать, фехтуя. Ах, капитан, капитан, вы, значит, иногда, от нечего делать между двумя заговорами, занимаетесь также ремеслом убийцы?
– Я совершаю во имя своего дела то же, что вы – ради своего, – сказал Борроме, возвращаясь к самым существенным вопросам, поневоле испуганный мрачным огнем, которым вспыхнули глаза Шико.
– Вот это правильно, – сказал Шико, – и все же, друг мой, я с радостью убеждаюсь, что стою побольше, чем вы. А это неплохо!
Борроме удалось нанести Шико удар, которым он слегка коснулся его груди.
– Неплохо, но этот прием мне известен: вы показывали его малютке Жаку. Так, значит, я сказал, что стою побольше вас, приятель, ибо не я начал схватку, как мне этого ни хотелось. Более того, я дал вам возможность осуществить ваш замысел, подставив свою спину, и даже сейчас я только отражаю удары: дело в том, что у меня есть для вас одно предложение.
– Не нужно! – вскричал Борроме, выведенный из себя спокойствием Шико. – Не нужно!
И он нанес удар, которым гасконец был бы пронзен насквозь, если бы длинные ноги Шико не сделали шага, благодаря которому он очутился вне досягаемости для своего противника.
– Все же я выскажу тебе мои условия, чтобы мне не пришлось потом себя в чем-то упрекать.
– Молчи! – сказал Борроме. – Все это бесполезно, молчи!
– Послушай же, совесть моя этого требует. Я вовсе не жажду твоей крови, понимаешь? Если уж придется убивать, так в самом крайнем случае.
– Да убей же меня, убей, если сможешь! – крикнул разъяренный Борроме.
– Нет, не хочу. Мне уже случилось раз в жизни убить другого забияку, вроде тебя, даже, вернее, получше тебя. Черт побери! Ты его знаешь, он тоже был сторонником дома Гизов, адвокат один!
– А, Никола Давид! – пробормотал Борроме; услышав, что Шико одолел такого противника, он испугался и перешел к обороне.
– Он самый.
– Ах, так это ты убил его?
– Ну да, бог ты мой, да, славненьким ударом, который я и тебе покажу, если ты не пойдешь на мои условия.
– Что же это за условия? Выкладывай.
– Ты перейдешь на службу королю, но в то же время останешься на службе у Гизов.
– То есть стану шпионом, как ты?
– Нет, между нами будет разница: мне не платят, а тебе станут платить. Для начала ты покажешь мне письмо монсеньера герцога де Гиза к госпоже герцогине де Монпансье. Ты дашь мне снять с него копию, и я оставлю тебя в покое до ближайшего случая. Ну как? Правда, ведь я мил и покладист?
– Получай, – сказал Борроме, – вот мой ответ.
Ответом этим был удар, которым Борроме стремительно оттолкнул в сторону острие шпаги Шико, так что его собственная шпага оцарапала тому плечо.
– Что же делать, – сказал Шико, – вижу, придется мне таки показать тебе удар, сваливший Никола Давида; удар этот – простой и красивый.
И Шико, дотоле только отражавший удары, сделал шаг вперед и перешел к нападению.
– Вот мой удар, – сказал Шико. – Я делаю ложный выпад на нижний кварт.
И он нанес удар. Борроме отразил его, подавшись назад. Но дальше отступать было некуда – он оказался припертым к стене.
– Хорошо! Я так и думал – ты отражаешь круговым взмахом. Напрасно – кисть руки у меня сильнее твоей. Итак, я плотнее сжимаю шпагу, перехожу снова на верхний терц, вырываюсь вперед, и ты задет или, вернее, ты мертв.
И действительно, за словами Шико последовал удар. Сказать точнее – они сопровождались ударами. Тонкая рапира вонзилась, словно игла, в грудь Борроме между двумя ребрами и с каким-то глухим звуком вошла в сосновую перегородку.
Борроме раскинул руки и выронил шпагу. Глаза его расширились и налились кровью, рот раскрылся, на губах появилась розовая пена, голова склонилась на плечо со вздохом, похожим на хрип. Затем ноги его перестали поддерживать тело, оно упало вперед, и рана, сделанная шпагой Шико, увеличилась, но шпага так и не отделилась от перегородки, удерживаемая дьявольской рукой Шико, продолжавшей сжимать рукоятку. Злосчастный Борроме, словно огромная бабочка, оставался пригвожденным к стене, о которую судорожно бились его ноги.
