младенца:
«Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько понадобится, а потом отправь в Болдино (мою вотчину, где водятся курицы, петухи и медведи). Ты видишь, что тут есть о чем написать целое послание во вкусе Жуковского о попе; но потомству не нужно знать о наших человеколюбивых подвигах. При сем с отеческой нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке. Отсылать его в воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню, хоть в Остафьево. Милый мой, мне совестно, ей-Богу… но тут уж не до со- вести».
«Обрюхатил», «мне совестно» – слова, далекие от любви. Но мог ли поэт, воспитанный настоящим дворянином, бывавший при дворе, близко знакомый со множеством высокопоставленных особ, всерьез увлечься обычной дворовой девкой? Конечно, нет. Ольга стала прекрасным времяпрепровождением, но не более того. К тому же осенью 1826 года Пушкин начал строить матримониальные планы. Встретив в Москве свою дальнюю родственницу, Софью Пушкину, очень уж поэт старался ей понравиться. Однако девушка предпочла другого – уже в декабре была помолвлена с другим.
Судьба же крепостной Ольги не совсем обычна: ей позволили оставить ребенка и даже выступить в качестве его крестной (сохранились записи болдинского Успенского храма). К сожалению, мальчик прожил всего 2 месяца и был похоронен в Болдино. Позже Ольга получила вольную и вышла замуж за дворянина Павла Ключарева, вдовца с маленьким сыном. А Пушкин спустя несколько лет женился на Наталье Гончаровой.
Впрочем, он еще не раз поинтересовался, как живется его прежней возлюбленной, и получил 15 марта 1832 года ответ от ее отца: «Дочь только тем несчастлива, что ничего нет… что было все описано… При должности живут кое-как, а без должности хоть по миру ходи». Этот завуалированный намек на возможную помощь от поэта возымел действие: Пушкин сразу повысил жалованье отцу Ольги, чтобы тот мог какие-то крохи пересылать дочери. Но больше ничего сделать поэт не мог. У него у самого финансовые дела шли, мягко говоря, не очень.
Следы Ольги теряются уже после смерти поэта, и трудно сказать, как сложился ее жизненный путь, начиная с 1840 года. Последнее упоминание о ней связано с переездом в Петербург. А что дальше? Непонятно. Супруг молодой женщины был совершенно разорен, а еще частенько прикладывался к бутылке.
Кстати, пушкинисты уверены, что Калашникова – и есть та самая Ольга из донжуанского списка поэта. В 1829 году он шутки ради решил составить перечень всех дам, которыми когда-либо увлекался. Этот «реестр» был записан в альбоме Елизаветы Ушаковой, а почти шестьдесят лет спустя его опубликовали [2]. Донжуанский список включает в себя два столбца имен (без фамилий или титулов), и вот во втором, пятнадцатой по счету, была обозначена Ольга.
Александр Сергеевич не был единственным помещиком, кто так милостиво обошелся со своей низкородной пассией. Как и Ольга Калашникова, крепостная возлюбленная ярославского помещика Панова тоже обрела свободу. Но Петр Федорович был готов жениться на девушке (ее имени история, к сожалению, не сохранила), а когда у нее родился сын Петр, объявил его своим законным наследником. У самого Панова была только одна дочь, Феофания, к тому времени – вдова с маленьким ребенком.
Признанная красавица, Феофания Мыльникова переехала к родителям, как только оплакала мужа. Супруг почти не оставил ей имущества, и положение молодой женщины было отчаянным. Но в доме ее детства находиться теперь было невыносимо: мать повредилась рассудком и буквально изводила Петра Федоровича и Феофанию капризами и приступами раздражения. Помучившись с год, выждав срок траура, вдова поспешила под венец во второй раз, с небогатым соседом Гавриилом Шестаковым.
После отъезда дочери Панов оформил вольную для возлюбленной (ему удавалось ее скрывать до поры до времени), дал свободу и всей ее немаленькой семье, а еще купил для них дом в Ярославле и небольшую гостиницу. Отныне крестьянка поднялась вверх по социальной лестнице, заняв место среди уважаемых мещан. На такой уже можно было жениться: не зазорно. Да и после скорой смерти жены для Панова не было никаких препятствий осуществить свой замысел… Но неожиданно вмешался новый зять.
Разговор между родственниками проходил на повышенных тонах. Сам без гроша за душой, Шестаков заявил претензии от имени жены. Феофания-де имеет все права на наследство Пановых (а оно было немалым) и категорически возражает против «крепостного брата» Павла. Обмен мнениями зашел так далеко, что зятя выставили вон. Но тот, распаленный «общением», отправился скандалить в ярославскую гостиницу.
Впоследствии свидетели утверждали, что господин Шестаков вел себя дерзко и неразумно, оскорблял родных молодой женщины, на которой собрался жениться Петр Федорович, затем истребовал для себя кофе, выпил его и вскоре ушел. Инцидент можно было бы считать исчерпанным, кабы не одно но. К вечеру Гавриилу Шестакову стало плохо, вызванный врач облегчить его страданий не смог, а наутро мужчина скончался. Заламывая руки, Феофания пошла к отцу. В округе шептались, что скандалиста отравили, но никаких обвинений владельцам гостиницы предъявлено не было. И здесь наверняка постарался помещик Панов.
Вероятнее всего, он действительно женился на бывшей крепостной крестьянке. Дело в том, что Павел получил права законного наследника (а бастард не смог бы на это претендовать), помещик дал ему достойное образование и, как говорится, вывел в люди. Только наука впрок не пошла: молодой Панов запомнился в губернии отнюдь не своей образованностью или прекрасными душевными качествами. Сам уже будучи взрослым семейным человеком, он нередко жестоко наказывал своих крепостных. В 1831 году на него была даже составлена жалоба дворни, и годом позже, после всех разбирательств, ее посчитали справедливой.
Весной 1825 года помещик Иван Андреевич Якушкин решил жениться. Его избранницей стала… красивая молодая крепостная Прасковья Фалеева. Округа ахала, причитала и сплетничала: самому жениху-то восьмой десяток пошел. Никак умом повредился? Где это видано, чтобы дворовых в барскую опочивальню приводить… Только если на время. Соседи шушукались, как Прасковье повезло с барином, а тот считал, что удача улыбнулась как раз ему. Да, помещику принадлежали конный и кирпичный заводы, маслобойня и мельница, немалые угодья и большой барский дом в Малоархангельском уезде, но Якушкин долгие и долгие годы жил совершенно один. С личной жизнью не задалось. Да ему и некогда было!
В юности Ивана Андреевича определили на гвардейскую службу: смоленский дворянин, хорошего рода. Прослужить вышло недолго: в 1781 году Якушкин заболел и ходатайствовал перед императрицей об отставке. В 26 лет, в звании подпоручика, он уехал в село Сабурово. Отныне жизнь его принадлежала поместью.
Он любил свое хозяйство и заботился о нем неустанно. Заводы работали, множились хозяйственные постройки. Якушкин быстро убедился, что даже старая каменоломня может приносить доход. Когда-то, еще
