И тут произошло невероятное. Из-под топчана раздался приглушенный человеческий вскрик:
– Ой-ой!
На мгновение в блиндаже наступила пауза. Лишь на какое-то мгновение. Замерли, прислушиваясь. Разведчики переглянулись между собой. Потянулись к оружию. Первым пришел в себя и отреагировал Сагитт, по прозвищу Пограничник, он служил на заставе. Он только вошел в блиндаж и смотрел, как Усман танцует. Сагитт, не мешкая, вскинул автомат и дал короткую очередь. Резко запахло пороховой гарью.
– Ай! Ай! Стреляйт нет! Стреляйт нет! Гитлер капут!
Из-под топчана выполз дрожащий немец. Встал на ноги с поднятыми руками. Невысокий ростом, рыжие волосы и темное, обветренное, слегка сплюснутое с боков, узкое лицо. Губы подрагивают. В блеклых глазах – животный страх насмерть перепуганного зверька. Щека в крови. Ракушка попала ему в лицо под глазом.
– Стреляйт нет! Гитлер капут!
Артавкин, не ожидая приказания Сереброва, деловито обыскал немца. Оружия у него не было. Вынул из карманов и положил на стол документы, потертую солдатскую книжку, тощую пачку немецких марок, связку ключей, начатую пачку сигарет.
– Вроде все…
Серебров, взглянув на документы и полистав солдатскую книжку, передал их Громову:
– Разберись, – и добавил: – А сейчас переводи мои вопросы. Но сначала предупреди немца, чтобы говорил только правду, если хочет жить, а не то тут же расстреляем.
Громов перевел предупреждение. Немец, услышав родную речь, подобострастно и заискивающе заулыбался и обрадованно закивал головой:
– Йа, йа! Да, да, герр партизанен!..
– Мы не партизаны, – строго оборвал его Серебров и сказал Алексею: – Переведи ему, что мы военные моряки.
Услышав это, немец оторопело, с нескрываемым удивлением, переводил взгляд с одного моряка на другого. Быстро залопотал. Из его слов стало ясно, что солдаты его полка слышали от офицеров, что за Феодосией в горах действуют русские партизаны, их опасаются, а моряки страшнее партизан. Их немцы называют «полосатыми дьяволами», поскольку они бесшабашно храбрые и грозные в бою. Об этом говорят все, кто уже побывал под Севастополем и прибыл в Феодосию, в глубокий тыл, на краткий отдых.
– Севастополь! Гут! Рус! Карош!
Допрос был кратким. Серебров задавал вопросы, Громов переводил их. Немец отвечал, Громов переводил. В записном блокноте Старков записывал ответы. Зовут – Фриц, фамилия – Мюллер. Родом из Баварии. Звание – ефрейтор. 25 лет. Далее – рота, полк, дивизия.
Алексей вспомнил, как полчаса назад из блиндажа выходил пьяный немецкий офицер, которого Сагитт завалил, и искал какого Фрица.
– Это тебя искал обер-лейтенант?
– Герман Герлиц?
– Да! – сказал Громов.
– Меня он искал.
– Зачем ты был ему нужен? – задал очередной вопрос Серебров.
Он смотрел на Фрица, мысленно решая задачу, которая свалилась ему на голову: а что делать с пленным? Куда деть? Не тащить же с собой? Расстрелять? Ему еще ни разу не приходилось за месяцы войны ни расстреливать, ни отдавать приказ о расстреле. В разных переделках пришлось побывать: отражал атаки, дважды был в крупной рукопашной схватке, когда сошлись лицом к лицу моряки с эсэсовцами, много раз ходил под Севастополем через линию фронта в тыл врага, приводил «языков», даже тащить их на себе приходилось. Еще час назад, когда брали блиндаж, не задумываясь и не сомневаясь, запросто бы прихлопнул и этого ефрейтора. Но угар боя прошел, напряжение ненависти спало. Перед ним стоял дрожавший от страха ефрейтор. Как быть сейчас? Что с ним делать?
– Обер-лейтенант искал меня, чтобы уехать в Феодосию, – поспешно ответил Фриц Мюллер.
– Зачем ему понадобилось уезжать?
– Обер-лейтенант завтра с утра должен быть в штабе. У него дежурство.
– А ты тут при чем?
– Без меня ему не добраться до Феодосии. Я же шофер.
– Шофер? – оживился Серебров.
– Да. При штабе корпуса, – ответил ефрейтор с некоторой гордостью.
– А машина твоя где?
– Машина моя здесь, рядом.
Это круто меняло дело. Значит, это его машину они пытались завести. Серебров сразу повеселел. Этот Фриц наверняка знает, почему машина капризничает. Надежда, которая не покидала Вадима, начинала обретать реальные физические черты. Они еще успеют! У него мгновенно созрел план действий. Немец нужен, он пригодится. Он привезет их прямо в штаб! Надо немедленно двигаться к Феодосии. Но вслух сказал:
– Ты плохой шофер.
– Почему плохой? – удивился ефрейтор. – У меня поощрения от самого командира штаба.
– У тебя машина неисправная. Она не заводится.
– Правильно! Без меня она никогда не заведется. Она у меня с секретом. Чтобы никто ей не мог попользоваться. Если желает командир русских моряков, я это ему покажу и сам заведу машину.
– Сейчас пойдем и проверим, – и Серебров приказал разведчикам: – Внимание, орлы! На сборы три минуты! Отчаливаем!
– Командир, а как же харчи? – не удержался и спросил Семен Юрченко. – Все готово! Неужто пропадать такому закусону?
– Время нас поджимает, – сказал твердо Серебров. – Забираем с собой! Пожуем и в машине, не господа-аристократы.
– Не, в машине пить негоже, – сказал Артавкин, – хоть по глотку надо пропустить.
– По глотку можно, – подобрел Серебров.
2
В блиндаж ввалился Иван Петров. Лицо и руки перемазаны машинным маслом.
– Ну что я говорил? А? – обрадованно выпалил он. – Завелась, проклятенькая! Работает, как часики! Немецкая зараза послужит теперь нашему коммунизму!
– Ты машину подогнал к блиндажу? – спросил Серебров.
– Ага, подогнал, – ответил Иван.
Увидев немца, он смолк, удивленно глядя на ефрейтора с окровавленным лицом.
– Этот еще откуда взялся? Мы ж вроде всех прикончили?
– Из-под лежака вытащили, – пояснил Юрченко и добавил с широким жестом – Присоединяйся к столу!
Алексей Громов взял кусок хлеба, положил сверху кусок сала, прикрыл колбасой и этот увесистый бутерброд протянул Фрицу.
– На, поешь!
Тот не ожидал от русских такого доброго жеста. Он видел, как немецкие солдаты жестоко обращаются с пленными русскими солдатами, и, естественно, приготовился испытать подобное отношение к себе.
– Данке шон! Благодарю вас, – Фриц вцепился зубами в бутерброд.
– Рубай, пока дают!
Громов не испытывал сейчас к немцу той ненависти, которая еще недавно пылала в нем. Он видел перед собой человека в военной форме вражеской армии, насмерть испуганного и задавленного страхом. Школа бокса, которую Алексей усвоил, выработала в нем простые строгие человеческие качества: жесткость и человечность. Жесткость на ринге, во время поединка, – бой есть бой! – но без лютой ненависти к сопернику. А после боя – человечность и порядочность к сопернику. И сейчас, на войне, несмотря на резко обостренное противостояние, когда перед тобой не соперник, а враг в полном смысле слова, когда победу определяют не спортивные судьи, а сам факт жестокого сражения до полного уничтожения, то сейчас, поостыв, Алексей не ощущал к Фрицу ненависти, скорее любопытство. Это был первый немец, враг, которого он видел не через прорезь прицела, а вблизи и без оружия, как пленного.
