Он снова вызвал офицера. Несмотря на поздний час теперь де ла Вега и не думал отдыхать. Расчёт испанца был прост и, главное, точен. Если «Ласт Пранка» забрали гвардейцы, он, как и прочие должен был бы содержаться в камерах штрафников войсковых казарм. По мнению Гарсиласо де ла Вега для Ричи «Последняя Шалость» возможность попасть на корабль, идущий к берегам Нового Света выглядела весьма заманчивой.
Этот подлец, как видно, надеялся переждать какое-то время в казармах, а потом под прикрытием решения властей без лишних хлопот, угодить во флот её Величества и улизнуть за океан, прямо к Хайраддину...
Испанец тихо прорычал себе под нос:
— Ах ты, хитрец, но где тебе в этом со мной тягаться, Ричи? С оружием обращаться ты мастак, а вот умишком, бедняга, подкачал. Ну, ничего, к утру я схвачу тебя за загривок…
На рассвете гвардейцы привели к де ла Вега того самого Изи «Сухая нога». Сразу стало понятно, откуда взялось его прозвище. Старый иудей сильно хромал, поэтому ходил, опираясь на палку. К вести о том, что «Ласт Пранк» в Барнстепле он отнёсся столь вдохновенно, что без зазрения совести пропускал мимо ушей то, что иностранец обращается к нему обидным прозвищем. Моряк Киммельман был прав, Изи готов был даже щедро заплатить тому, кто сможет по достоинству «отблагодарить» Ричи за некогда поруганную честь его старшей дочери.
В момент, когда солнце ещё не достаточно высоко оторвалось от горизонта де ла Вега, Изи «Сухая нога» и сопровождающий их взвод королевской гвардии подошли к казармам. Иудей сопел, припадая на больную ногу, но был столь преисполнен решимости оказать услугу, что просто не обращал никакого внимания, ни на боль, ни на пот, …ни на то, что важный испанец морщится в моменты, когда Изи оказывался возле него с подветренной стороны.
― Он мне за всё заплатит, этот ...эксетерский босяк, ― мечтательно взирая на каменные стены казарм, шипел Изи.
― Кстати, ― опомнился де ла Вега, ― мистер «Сухая нога», сколько вы хотите за то, что опознаете «Ласт Пранка»?
В этот раз иудея задело.
― Многоуважаемый сэр Гарсиласо де ла Вега, ― полным почтения голосом, произнёс он, ― то, что моя дочь бросает тень на всю семью, ещё не даёт вам право обращаться ко мне по кличке, придуманной завистливыми к моим торговым делам уличными бездельниками. Я весьма уважаемый в Барнстепле человек…
— О! ― касаясь одной рукой взмокшего плеча иудея и, прикладывая другую к собственной груди, наполнился раскаянием испанец. ― Простите меня ради бога, …мистер…?
― Исраэль Киммельман, ― не без гордости отрекомендовался Изи «Сухая нога»…
Ставшее вдруг серым лицо де ла Вега преобразилось до неузнаваемости. Появившаяся на нём густая сеть морщин, явила Киммельману истинный лик испанца. Перед ним стоял старик, карие глаза которого отливали кровью в лучах всё выше поднимающегося над горизонтом злого лика солнца. Снизу, к раскалённому диску светила, словно старое, драное покрывало, поднималась чёрная грозовая туча.
Киммельман, не зная ему как реагировать на столь рачительную перемену в лице важной персоны, несколько раз, будто проверяя на крепость, гулко ударил палкой по горбатой спине белого камня, лежавшего у его ног, после чего вкрадчиво произнёс:
— По всему видать, мистер де ла Вега, с юго-востока идёт нешуточный шторм…
— Лейтенант! — выкрикнул вдруг испанец и на его команду из толпы застывших в ожидании солдат, рысцой выскочил офицер. — Немедленно отправьте в порт самого расторопного. Мне нужно знать, сколько судов выходило в море с рассвета? Хотя нет, — остановил он, ринувшегося было к своим подчинённым лейтенанта, — стойте! Скорее, …сюда лошадей, троих лошадей!…
Они поскакали в порт по просыпающимся улицам Барнстепла, распугивая редких прохожих и будто пыль, поднимая дружный лай бездомных псов, разбуженных неслыханно ранним шумом. Обозлённые голодом собаки слаженно сопровождали проскакавших первыми всадников и неистово атаковали отстающего от них, того, что неумело держался в седле и подпрыгивал в нём, словно ярмарочный Панч[13].
Это никто иной, как сам Исраэль Киммерман «мчался» в сторону барнстепского порта, проклиная всё на свете, а особенно себя за то, что отказался от предложения испанца добраться до порта в армейской повозке и, поддаваясь азарту погони, вскочил в это трижды проклятое седло.
Позади измученного иудея пронзительно взвизгнула собака, в которую, судя по всему, кто-то из взбешённых таким шумом барнстепцев швырнул чем-то из окна. Исраэль оглянулся, но так и не увидел пострадавшее животное. Город подпрыгивал и шатался в его глазах, а сбитая с толку лошадь всё сбавляла шаг, подстраиваясь под неподготовленного к езде седока…
К тому моменту, когда её копыта гулко застучали по бревенчатому настилу портовой пристани, испуганная кобылка армейского обоза уже едва плелась. Киммельман ещё издали увидел стоящего у воды испанца, возвышающегося на фоне бушующего моря, словно статуя некого короля-завоевателя.
Иудей, понимая, что немного опоздал, как мог, «пришпорил» своё, измученное неправильной скачкой животное, отчего ему ещё несколько десятков раз пришлось болезненно подпрыгнуть в седле. К его чести стоит сказать, что он на удивление лихо смог остановить своего скакуна, не доезжая, всего-то нескольких шагов до Гарсиласо де ла Вега.
— Вы чем-то расстроены, сеньор? — радуясь окончанию изнуряющей скачки, выкрикнул Киммельман. — Похоже, этот негодяй все же доставил и вам какие-то хлопоты?
Ноздри испанца коротко дрогнули. Он оторвал взгляд от волнующегося в сильных порывах ветра штормового моря, резко развернулся и умчался прочь от барнстепской пристани.
ГЛАВА 5
В неспокойных небесах, с шумом разрывая на клочки тяжёлые, чёрные тучи, устало стонал штормовой ветер. Холодные, методичные плевки волн, отходящего от недавнего приступа бешенства моря, стекали жёлтой пеной по промёрзшей до костей спине лежащего у воды человека.
Он начинал приходить в себя. Малейшие попытки двинуться отдавались тупой болью в его окоченевшем теле. Он снова собрал все силы на то, чтобы отползти от края воды. Левое плечо нестерпимо заныло. Казалось, что какой-то «доброжелатель» вбил осиновый кол, в уже начинавшую было затягиваться рану Ричи, полученную им в схватке с людьми Пола «Банки».
«То-то, — с горечью думал «Ласт Пранк», — этот старый червь, подпрыгивая где-то на адской сковородке, безумно радуется сейчас моей боли. Ничего. Я жив, а боль? Переживу. Терпел и не такое…».
Одному богу известно, сколько он пролежал на этом песчаном берегу, и как долго холодные волны полировали ему спину. Вокруг бушевало море. В непогожем сумраке его окочневшее, распластавшееся на песке тело, напоминало выброшенную на берег гигантскую морскую звезду. Едва ли движения, на которые был сейчас способен Ричи, казались быстрее и заметнее движений этой морской твари.
