Ознакомительная версия.
— Они сами себя так назвали?
— Вам угодно иронизировать? Попомните мои слова… Наши идеалы станут достоянием нации. Ради них мы готовы пожертвовать жизнью! К нам присоединятся сотни офицеров, вся армия перейдет на нашу сторону!
— В таком случае революция — коллективное преступление. Да это и не революция, а террор! И вы хотите пропагандировать среди солдат весь этот ужас?
— Ужас… — повторил Рылеев, и его нежное лицо вдруг стало печальным. — Может быть, вы правы. Но еще хуже — массовая покорность перед насилием. Неужели, князь, вам не по душе идеалы свободы?
— Полно! Тогда зачем же я здесь? Я разделяю ваши устремления и, так же как и вы, готов умереть за Отечество. Мне не раз пришлось доказывать это на войне. Но нужно отличать истинную храбрость от политического безрассудства. Самодержавие объединяет наше государство, а революция приведет к смуте и в конечном счете его ослабит. Вы знаете, господа, что происходит со слабыми странами? На них нападают и завоевывают!
Тут вдруг раздался голос неряшливо одетого офицера с оттопыренной нижней губой.
— Чем прозябать во тьме, быть может, лучше покориться цивилизованной стране, которая даст нашему народу просвещение и свободу?
Трубецкой усмехнулся.
— Бог с вами, Каховский! Вы можете назвать хоть одного крепостного мужика, которого Наполеон освободил от рабства?
Каховский промолчал.
— Ну вот и я тоже, — Трубецкой улыбнулся, отчего его суровое худощавое лицо с аскетическими чертами просветлело.
— Тогда что вы предлагаете?
— Работать! Кропотливо, ежедневно формировать общественное мнение. Все русское общество — дворянство, духовенство и третье сословие — должно понять и согласиться с тем, что России нужна свобода. Просветительская деятельность нелегка, что и говорить. Но кому, как не нам, нести эту ношу? Когда все придут к единому мнению, рабство в России падет без всякого террора с нашей стороны.
Все долго молчали, обдумывая его слова.
— А царь? — спросил, наконец, Рылеев. — Он тоже должен поддержать нас?
— В первую очередь! Разве помазанник Божий не печется более всех о благе страны, вверенной ему Господом?
— Он печется только о собственном благе! — насмешливо бросил Каховский. — Вот вы всё твердите, что время проведения революции где-то в далеком будущем. А разве нельзя самим ускорить этот день? Император может погибнуть намного раньше. Помните, что предлагал Мишель Лунин еще в 1817 году? Государь часто пренебрегает охраной, демонстрируя свою личную храбрость. Отряду решительных мужей с черными масками на лицах не составит труда расправиться с ним где-нибудь на безлюдном участке Царскосельской дороги.
Все замолчали, переглянувшись.
— Глупая идея! — решительно возразил Трубецкой. — На престол сядет Константин, только и всего.
— Не такая уж и глупая… — задумчиво отозвался Рылеев. — У нас в запасе будет несколько дней междуцарствия. За это время можно многое натворить!
* * *
Однажды на светском рауте Милорадович сказал:
— Как видно, Бакланов не справился с высокими обязанностями адъютанта государя, и теперь его поставили гувернером августейшего недоросля.
Слова генерал-губернатора передали царю. Александр добродушно усмехнулся и заметил, что, возможно, Бакланов теперь начнет сочинять стихи и давать Николаю уроки русской словесности. Все рассмеялись. В семье великого князя уже имелся один домашний учитель-поэт — Василий Андреевич Жуковский, который обучал русскому языку супругу Николая, немецкую принцессу Фредерику Шарлотту, а также был воспитателем малолетнего Александра.
Государева шутка была подхвачена и передана Николаю Павловичу. В тот же вечер великий князь вызвал адъютанта в свою резиденцию, Аничков дворец. В ответ на приветствие офицера Николай раздраженно махнул рукой:
— Итак, Бакланов, я — недоросль, нуждающийся в опеке, а вы скоро станете стихоплетом.
— Ваше высочество… Не придавайте значения шутке. Государь нежно любит вас. Мало ли что сорвется с языка…
— Обиднее всего, что я ничем не могу ответить брату на постоянные унижения. Да, я не цесаревич… но это не повод держать меня на положении изгоя!
Почувствовав в тоне великого князя горькие нотки, Бакланов приблизился к Николаю и прошептал:
— Ваше высочество… Напрасно вы так думаете. Между вами и престолом стоит всего лишь один человек…
Великий князь невольно вздрогнул.
В кабинете воцарилось долгое молчание. Потом Николай усадил Бакланова возле себя и, наклонившись, уставил на него холодный взгляд.
— Не один, а два!
Бакланов смешался, но потом, словно решившись, взглянул в эмалевые глаза своего сюзерена.
— Один, ваше высочество: император Александр. Мне доподлинно известно, что цесаревич Константин Павлович не собирается наследовать государю.
— Все-то ты знаешь, Бакланов! — зло усмехнулся Николай. — Ладно, не дуйся… Мне тоже кое-что известно, хотя брат не посвящает меня в государственные дела. Поневоле приходится держать ухо востро. Так вот, Константин еще в 1820 году устно отказался от царствования, и Александр составил манифест о престолонаследии, в котором назначил своим наследником меня.
— Об этом и речь, ваше высочество! Намерение великого князя Константина совершенно очевидно. И кому, как не вам…
— Александр не любит меня, потому что не считает родным братом. Ему подпевает Милорадович, любимец Константина. Официально цесаревичем всё еще считается Константин, но мы посмотрим, чья возьмет. Манифест, без сомнения, хранится у Александра. Его нужно найти!
Бакланов облизал пересохшие губы.
— Ваше высочество, непременно найдем! И я, кажется, знаю, где искать.
Трясясь от волнения, он рассказал великому князю, как царь в его присутствии поспешно спрятал шкатулку из слоновой кости.
— Он положил ее в правый нижний ящик письменного стола, — доверительно шептал Бакланов. — И запер ящик на ключ.
Николай внимательно слушал, кивая.
— Ты прав! Шкатулка… Я однажды видел ее у него в руках. Что в ней может быть?
— Нетрудно догадаться, ваше высочество! — подобострастно откликнулся Бакланов.
Великий князь прошелся по кабинету, успокаивая себя размеренными шагами. Потом, словно обращаясь к самому себе, заговорил:
— Зачем Константину варварская Россия, когда он благоденствует в цивилизованной европейской стране, да еще в объятиях прекрасной графини Грудзинской? Может быть, он по-своему прав, отказавшись от русского престола… Но я не Константин! Я — Николай! И я буду царствовать!
Ознакомительная версия.
