— Извините, Вадим Михайлович, я что–то в толк не возьму.
Брызгалов знал историю с «Видеоруками» и автора их знал, но деликатно устранялся от обсуждения щекотливой темы. Впрочем, ждал, какие доводы приведет в свое оправдание Бродов.
«До них ли ему!» — с облегчением вздохнул Вадим Михайлович и вновь посмотрел в окно, прислушался к негромкому, но могучему неизбывному гулу, стоявшему здесь всюду, проникавшему во все поры, идущему, казалось, из каких–то вселенских глубин.
— И какая болезнь у них случилась — ума не приложу, — в раздумье продолжал Бродов, глядя на вьющийся из труб мартенов дым.
— У кого?
— Говорю, детки мои заболели — «Видеоруки», а чем — не ведаю. И ведь что важно: только на фоминском стане они отказали, а на всех других заводах — работают. И нет к ним никаких претензий.
Бродов врал. «Видеоруки» запущены в серию, промышленность изготовила много партий, но установлены они были только на фоминском стане. Расчет был прост: уверить Брызгалова в их принципиально правильном решении.
— Если я верно сужу по названию, — сказал Брызгалов, — там телевизор есть и реле механическое?
— Несколько все сложнее, но в общих чертах — да. Я бы вас просил, Николай Иванович, поручить конструкторам…
— Будет сделано, — с готовностью наклонил голову директор завода. — Доведем, дотянем — не беспокойтесь.
Бродов с облегчением вздохнул. Темные, зеленоватые глаза с едва заметным желтым окружьем у самых зрачков посветлели, складки в углах губ заметно разгладились: и вся массивная, тяжелая голова Бродова, только что недвижно покоившаяся на толстой короткой шее, вдруг оживилась, задвигалась, — он проворно достал со стола чайник и стал разливать в чашки чай.
— У вас, Николай Иванович, на новом стане работает Лаптев, бывший летчик. Вы его знаете?
— Как не знать, Вадим Михайлович. Я ведь на новом стане…
— Разумеется, вам новый стан глубже, чем мне, в печенки засел. Вы прежде других ответ за него держите. И, конечно, главного оператора знаете…
Бродов умышленно обходил добрую славу своего друга–делал вид, что значения этому не придает. Говорил:
— А мне он, Паша Лаптев, — фронтовой товарищ, мой бывший командир, мой ведущий.
— Вот хорошо! Пойдемте к нему.
— Ну нет, Николай Иванович, не так бы мне хотелось с ним встретиться. Я вечером домой к нему подъеду. Надеюсь, у него квартира теперь есть? Помнится, лет десять назад он со своей семьей в каком–то старом доме жил.
Брызгалов отвел в сторону взгляд–вопрос для него был затруднительным и неприятным.
— Он там и теперь живет, — сказал директор. — Просторная квартира, но старая и не очень удобная.
— Как же это… Николай Иванович? Лучший оператор, — его, пожалуй, все металлурги знают.
Бродов и на этот раз давал понять, что для него Лаптев это, прежде всего, хороший специалист–прокатчик. И ещё он вспомнил его военные заслуги:
— Всю войну прошел! Летчиком–то он каким был!.. Герой Советского Союза, и орденов куча. Не понимаю.
— Знаю, что Герой. Он орденов не носит, да дело тут, Вадим Михайлович, в другом: не хочет он раньше других вселяться в хорошую квартиру. Дважды мы вручали ему ключи, а он передает их тем, у кого детей больше, или жена больная, или мать–старуха… Такой человек!..
Брызгалов говорил много — он, видимо, хотел убедить в правоте Лаптева не только собеседника, но и себя. Было заметно, как боролись в нем противоречивые мысли и чувства: — он, с одной стороны, видел в поступках Лаптева благородство души, порядочность, но в то же время понимал, что, признай он его действия без оговорок, он автоматически осудил бы и весь тот установившийся на заводе порядок распределения квартир, который учитывал и другие мотивы; и в первую очередь, нужность для производства человека. Нередки были случаи, когда он же сам требовал от месткома выдать вне очереди квартиру человеку, в котором завод остро нуждался. Теперь Брызгалов вспоминал подобные случаи и испытывал угрызения совести от того, что жизнь вынуждала его порой отступать от общепринятых в нашем государстве законов и от правил, которых придерживался Павел Лаптев.
Ворошилась в глубине сознания и догадка о щекотливом положении Бродова. И было бы обоим им вдвоем неловко, не заключи Брызгалов свой рассказ о Лаптеве в простодушно–иронические рамки.
Брызгалов надеялся увидеть на лице столичного гостя ироническую улыбку, — нечто вроде жалости к выходкам чудака, но в глазах Бродова, по мере рассказа о Лаптеве, была одна озабоченность, и грустная дума, и ещё что–то печальное, но торжественное, возвышающее ум и сердце. Нет, Бродов не был склонен вышучивать чудачества своего друга — он и не видел в поступках Павла чудачеств, а, напротив, узнавал своего друга таким, каким он был на войне. Бродова тревожила иная мысль: — это сознание морального превосходства Лаптева над собой и над людьми, близкими ему, — очевидная для всех красота и святость поступков его друга.
Бродов проговорил тихо, не поворачивая к директору голову: — Да, да, конечно, Павел человек завтрашний, очевидно, такими когда–то будут все люди. Не скоро, но — будут!..
На этот раз в свои слова Бродов замешал тонкую иронию, и собеседник её услышал.
Брызгалов, поднимаясь с кресла, заключил:
— Это хорошо, что вы рассказали мне о Павле. Ему, конечно, квартиру на тарелочке не поднесешь. Но я надеюсь… Мы скоро закончим дом в центре города, и тогда все прокатчики вселятся в отдельные квартиры.
— Спасибо. Это уже хорошо.
Директор завода подошел к окну и, увидев дым, вьющийся тугими черными клубами над трубой нового стана, радостно сообщил:
— Идет.
— Кто идет?
— Стан идет.
Директор взглянул на часы.
— Вам сегодня, Вадим Михайлович, не встретить фронтового друга.
— Почему?
— По всему видно, стан хорошо пошел; часы горячие для прокатчиков. Может, позвонить ему?
— Нет, нет! Я лучше в другой раз. Не беспокойтесь.
— Да, ваш друг не из тех, кто трубит о своих заслугах, — говорил директор, прохаживаясь у окна. — У нас кроме него два Героя работают, так мы их всегда за красный стол на собраниях сажаем. А этот… Мы несколько лет и не знали… Зато работник, я вам скажу! Такого оператора ни на одном заводе не сыщешь.
— И давно он… в операторах? — А только на «Молоте», пожалуй, лет пятнадцать за пультом стоит. Какие он только станы не «объездил». У нас на заводе фоминских три построено — и каждый он обкатывал, до ума доводил. Академик–то Фомин в нем души не чает, говорит, правая рука моя.
— Пятнадцать лет и на одном месте! Раз он хорош, выдвинуть бы его — в старшие мастера, в сменные начальники. А-а?.. Николай Иванович! Людей растить надо!..
