Фульвио не требовал так много. Монах явно перестарался.
– Ладно, придите в себя, брат Доменико, – спокойно сказал князь, который блестяще владел искусством кнута и пряника. – Я вижу, вы человек искренний, это злые люди ввели вас в заблуждение… А что вы скажете, если я пожертвую тысячу золотых дукатов на ваши благотворительные дела?..
* * *
Соборная площадь уже опустела. Фульвио, довольный удавшейся воспитательной акцией, вернулся к экипажу, который хорошо был знаком всему городу из-за короны и девиза рода Фарнелло: «Я хочу», изображенных на дверцах.
Мадемуазель Плюш и Зефирина неподвижно сидели на своих местах. Легким движением князь вскочил в карету. Зефирина не повернула головы.
Фульвио высунулся из окошка и крикнул кучеру:
– Сначала во дворец, а потом в Сан-Кашано… мы там заночуем…
Обращаясь к мадемуазель Плюш, Фульвио произнес тоном, не допускающим возражений:
– Вас не затруднит, мадемуазель Плюш, пойти и собрать вещи вашей госпожи?
– Значит, монсеньор принял решение… Отправляемся ли мы в путешествие все вместе? – прошепелявила дуэнья.
– Значит, – повторил Фульвио с улыбкой, – я действительно принял решение, мы все, мадемуазель, отправляемся в Рим. Мы с княгиней поедем вперед… а вы с Пикколо и повозками, нагруженными вещами, последуете за нами.
Глядя на растерянное лицо Артемизы Плюш, Фульвио снисходительно улыбнулся:
– Успокойтесь, мадемуазель, на одном из этапов путешествия мы встретимся…
– А-а… ну да, конечно…
Растерянная Плюш пыталась найти слова, чтобы объяснить. Как сказать князю, что она не предвидела такой стремительной перемены обстоятельств и опасается оставить Зефирину наедине с ним?
– Мадам все еще такая измученная… больная… не способная сама… – шептала Плюш.
Зефирина, казалось, не слышала их разговора. Она смотрела прямо перед собой, погрузившись в свои бесконечные грезы.
Рука князя в бархатной перчатке, много раз мелькавшая перед ее лицом, не вызывала никакой реакции. Прекрасные зеленые глаза глядели не мигая.
Брови Леопарда слегка нахмурились.
Экипаж подъехал к палаццо князя. Пикколо открыл дверцы.
Мысли, терзавшие Плюш, были так заметны на ее унылом лице, что Фульвио улыбнулся:
– Не волнуйтесь за княгиню, мадемуазель Плюш, разве я похож на кровожадного волка?
Плюш не осмелилась сказать Фульвио, на кого он похож.
«Господь милосердный, неужто бедная малютка уступила Гаэтану? Что ж, князь все-таки ее законный муж, и «это» приведет наконец к развязке…» – говорила себе Плюш, неохотно вылезая из кареты.
– Мадам желает чего-нибудь?
Чтобы выиграть время, Плюш обратилась с вопросом к Зефирине. Погруженная в собственные мысли, Зефирина, похоже не слышала вопроса.
– До вечера… или до завтра, мадемуазель Плюш! – бросил Фульвио.
«Завтра… Боже правый…»
При этих мало обнадеживающих словах Плюш с отчаянием посмотрела на черную с золотом карету в окружении слуг, увозившую Леопарда и его молодую жену, окончательно исцелившуюся физически. Однако с головой у нее не все в порядке: похоже, мозг не выдержал того, что ей пришлось пережить.
Единственной «персоной», без умолку болтавшей в карете, был Гро Леон. Казалось, молчание супругов лишь раззадоривало птицу. В конце концов она совсем распоясалась:
– Sardanapale… sornettes… sortileges… sabato… salutare… signore… signora… sacrilegio…[19]
За какие-то несколько дней говорящая птица перешла на итальянский язык.
Фульвио, которому птица прожужжала все уши своей болтовней, схватил наконец ее двумя пальцами и, раздвинув атласные шторки, защищавшие пассажиров от ветра, выкинул из кареты.
Оскорбленный Гро Леон покружил немножко над каретой и сел на плечо Паоло, ехавшего верхом, рядом с дверцей.
Быстрым движением руки князь задернул шторки. Обернувшись к Зефирине, которая, несмотря на ухабы дороги, сидела все так же прямо, неподвижно, погруженная в свои мысли, он спросил вежливо:
– Не желаете ли перекусить, мадам?
Зефирина не ответила на его вопрос. Фульвио дотронулся до ее руки:
– Донна Зефира, вы не голодны?
Он даже тряхнул ее легонько. Теперь Зефирина словно выплыла на поверхность. Взглянув на Фульвио так, будто видела его впервые, она прошептала детским голосом:
– Как вам угодно!
– Не хотите ли пить?
– Как вам угодно…
– Вам не холодно?
– Мне холодно? – с усилием спросила Зефирина.
– Не знаю… это вы должны знать, жарко вам или холодно. Не накрыть ли вас шалью?
– Как вам угодно…
Подобно автомату, заведенному ловким механиком, Зефирина повторяла одно и то же: «Как вам угодно».
Набросив черное антиохийское покрывало с вышитыми на нем голубыми птицами на ноги Зефирины, князь нагнулся и достал из-под сиденья заготовленную его поваром корзину с провизией.
– Может быть, попробуете паштет из печени? – предложил Фульвио. – А может, вы любите павлинье крылышко, если, конечно, не предпочитаете начать с запеченного мяса?
Мучимая непреодолимой нерешительностью, Зефирина только кусала губы. Она тихо вздохнула, а на лице появилось выражение беспомощности.
– Как вам угодно, – прошептала она.
– Как мне угодно! – произнес неуверенно Фульвио. Достав серебряный нож с ручкой из слоновой кости, он нарезал ломтями самой разной дичи, положил на тарелку из позолоченного серебра и поставил перед Зефириной. Себе он отрезал большой кусок кабанины и с удовольствием принялся есть.
– Если я согласился на этот тет-а-тет, мадам, то исключительно для того, чтобы проверить, насколько верны заявления вашей дуэньи… У вас, значит, по-прежнему плохо с головой. Вы больше не разговариваете, но если вы и лишились своего острого ума, то ваша Восхитительная красота осталась при вас… И уж коли на то пошло, какой муж не был бы рад такому превращению? Оставайтесь же всегда такой милой, а главное, молчите… Как это говорится в вашей воинственной стране: прежде жить, а уж потом философствовать?.. Не хочу вас обидеть, но вы как раз склонны прежде философствовать, а жить потом… И вот теперь, насколько я понимаю, вы все забыли… Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное и мир на земле тоже… Да будет так!
Поглощая кусок за куском с аппетитом, который, казалось, был неутолим, Фульвио задавал вопросы и сам на них отвечал, не глядя на Зефирину.
Обглодав какую-нибудь косточку, он небрежно швырял ее через окошко кареты. Не утруждая себя ножом, он руками отрывал крылышки и ножки дичи и обгладывал острыми зубами с ловкостью настоящего леопарда.
Зефирина не притронулась к тарелке, лежащей на ее коленях. Лицо не выражало ни скорби, ни скуки, ни удовлетворения, ничего…
