Из темноты выступил бледный, костлявый человек с всклокоченной бородой. На одной руке у него была намотана веревка, а в другой он держал нечто вроде рога.
— Я угадываю, — сказала маркиза, — меня подвергнут пытке водой? Что же, приступайте!
Палач начал снимать с нее платье.
— Оставьте, — кротко сказала она, — я лучше справлюсь с этим, чем Вы. Положим, в доме д’Обрэ и в Париже я бывало не притрагивалась к своим платьям: все снимали и одевали служанки; даже здесь, в тюрьме, у меня была женщина, которая помогала мне, но несчастной осужденной ко всему приходится привыкать… Неужели я должна проглотить все это? — со слабой улыбкой прибавила она, бросив взгляд на приготовленную воду. — Не может быть! Я слишком мала и слаба для такого количества воды. Вы совсем потопите меня.
Эта несчастная, порочная грешница стояла перед страшными приспособлениями в одном белье, но присутствовавшие не могли не сознаться, что она больше походила на мученицу. Она свернула в узел свои пышные волосы; ее нежная кожа, подобная слоновой кости, слегка покраснела, когда палач подвел ее к скамье.
— Назовите своих сообщников! — снова крикнул Башо.
— У меня их нет.
Началась пытка, составлявшая почти непременную принадлежность варварского судопроизводства семнадцатого века.
Палач продел ноги маркизы в кольца, а руки, эти прелестные руки, которые страстные обожатели маркизы осыпали когда-то пламенными поцелуями, привязал к стене. Теперь их сжимало заржавленное железо, по которому протекло уже столько крови преступников.
Продернув сквозь кольца веревку, палач так сильно дернул ее, что ноги пытаемой подтянулись и оказались прижатыми к самой груди. Ее голова повисла, волосы распустились и упали на землю густой черной волной.
Веревки со скрипом тянулись сквозь кольца. Ужас выразился на лицах судей, когда из груди преступницы вырвался жалобный стон и она раздирающим душу голосом чуть слышно произнесла:
— Спаситель! Не оставь меня в этот час!
Снова последовали вопросы и убеждения; но маркиза осталась тверда.
— Воду! — крикнул Башо, и в горло несчастной через вставленный в самую глотку рог полились потоки воды, наполняя внутренности и причиняя жестокую боль.
— Назовете Вы соучастников Ваших преступлений? — спросил опять Башо.
Вода струилась по лицу маркизы, так что она не могла ответить, и сделала только отрицательное движение головой.
Пиро стоял на коленях в углу комнаты и молился.
— Больше нельзя напрягать веревки, — тихо сказал палач, — иначе она умрет.
— Снимите ее! — приказал Башо.
Когда она очнулась, Пиро стоял у ее ложа; она лежала на тюфяке, около топившегося камина, в комнате, смежной с комнатой пытки.
— Батюшка, — сказала маркиза, — теперь уже ничто не связывает меня с людьми; я сейчас обращаюсь к Богу. Посмотрите на мои руки: они в крови; взгляните на мои ноги: они раздавлены… Я замучена…
Принесли облегчающие и укрепляющие мази, растерли суставы подсудимой, затем снова повели ее в зал суда.
— Позвольте мне сесть, я не могу стоять на ногах, — попросила маркиза.
Ей подали стул. Башо встал с приговором в руках.
— Вы с изумительной твердостью вынесли пытку, — сказал он, — кто дал Вам для этого силы, ангелы или дьяволы, — один Бог ведает; но имен своих соучастников Вы все-таки не назвали. Пусть еще и этот грех отягчит Вашу душу. Суд Шателэ произнес над Вами свой приговор; судьи судили по совести, без страха и колебаний, без гнева и сострадания, и вынесли решение, подтверждаемое подписью короля Людовика Четырнадцатого, монарха Франции. Господа судьи, я прочту текст обвинения.
Судьи надели на головы свои черные шапочки, и Башо прочел:
“Дознано и установлено нами, высшей судебной инстанцией в Шателэ: в силу доказательств, представленных всем ходом процесса, свидетельских показаний и сознания самой подсудимой, объявляем мы Марию Магдалину д’Обрэ, жену маркиза Анри де Бренвилье, виновной и уличенной в отравлении отца ее Дре д’Обрэ и двоих ее братьев. Далее она обвиняется в распространении ядов и в применении их, под видом лекарств, над больными в “Отель Дье”, вследствие чего последовала смерть этих больных. Вследствие всего упомянутого считаем справедливым приговорить Марию Магдалину д’Обрэ Бренвилье к следующему; она должна принести покаяние перед главным порталом храма Парижской Богоматери, с босыми ногами, веревкой на шее и имея на себе вместо одежды рубашку кающейся; в руке она должна держать горящую восковую свечу в два фунта весом. К церкви осужденная должна быть привезена в тележке и после покаяния должна быть в той же тележке доставлена на Гревскую площадь, где должна подняться на эшафот, преклонить колени, еще раз испросить прощения у Господа, короля и всех людей; затем должна подвергнуться отсечению головы рукой палача; ее тело и отсеченная голова подлежат сожжению, а пепел должен быть рассеян на все четыре стороны.
Имущество Марии д‘Обрэ де Бренвилье должно быть секвестровано; четыре тысячи франков подлежат уплате его величеству королю; четыре тысячи ливров должны быть внесены в кассу храма при Консьержери, на помин душ отравленных членов семейства д’Обрэ и больных, погибших от яда в “Отель Дье”. Десять тысяч франков должны быть разделены между монастырями Парижа; из них же должны быть уплачены издержки по процессу Жана Лашоссе. Постановлено в Париже, в совете судей в Шателэ”.
Маркиза выслушала приговор с железным спокойствием.
— Когда он будет приведен в исполнение? — спросила она.
— Завтра, в девять часов утра.
— Батюшка, — обратилась она к Пиро, — уведите меня! Прощайте, господа! От позорной тележки Вы все-таки могли бы избавить меня: тележка из всего этого — самое ужасное.
Пиро и тюремщик увели ее.
Когда судьи покинули здание суда, их обступила огромная толпа. Сущность приговора была уже известна; через тюремную стражу узнали также о твердости, выказанной маркизой во время пытки, и легко возбуждающиеся парижане уже колебались между восхищением перед беспристрастием судей, осудивших аристократку, и восторженным удивлением перед непоколебимой твердостью осужденной грешницы.
XXV
Меч правосудия и костер
На последнюю ночь маркиза не осталась в своей камере: последние часы перед смертью она хотела провести в молитве, и Пиро выбрал для этого хоры церкви министерства юстиции.
Окна хоров выходили на улицу св. Людовика, и разрисованные стекла уже сверкали яркими красками в бледных лучах восходящего солнца, когда Мария, стоявшая на коленях перед алтарем, была пробуждена от своих размышлений отдаленными шумом и гулом. С трудом поднявшись с колен, она крепче завернулась в плащ, который набросил на нее Пиро: после ночи, проведенной без сна в холодной церкви, и всех пережитых волнений она чувствовала озноб.
