Если Вы желаете что-либо сказать, хотите дать еще какие-либо последние показания, — пронзительным голосом крикнул Марии пристав Друэ, ехавший рядом с тележкой, — то в ратуше находятся двенадцать комиссаров, готовых выслушать Вас.
— Я уже сказала все, что могла сказать, и больше мне нечего прибавить, — ответила маркиза.
— В таком случае Вы должны повторить это громко, во всеуслышание, — сказал Друэ.
Мария повторила свои слова.
Все напряженнее вытягивались шеи, все пристальнее всматривались глаза. Наконец все увидели, Мария взошла на помост и поцеловала руку священника, когда он благословил ее.
— Не жалейте о тех днях, которые Вы посвятили мне, мой достойный друг, — сказала маркиза, — и помолитесь за упокой моей души в момент моей смерти. Ах, я дошла до конца своего пути… Какая я была жалкая, тщеславная, низкая. Я хотела подняться высоко, а упала низко-низко и очутилась на Гревской площади.
Она опустилась на колени и погрузилась в горячую молитву. Только когда на нее пахнуло дымом от костра, который помощник палача разводил около эшафота, она не могла удержать тяжелый вздох.
Затем толпа увидела, как подошел палач, сверкнули ножницы, и черные локоны Марии упали на помост, обнажив ее белый затылок. Палач отогнул ворот ее рубашки, завязал осужденной глаза платком.
Пиро стоял на коленях возле Марии и шептал ей на ухо слова молитвы.
— Поверните голову направо! — сказал палач, взяв в руки топор.
Маркиза повиновалась.
— А Вас попрошу повернуться к нам спиной, — продолжал палач, обращаясь к священнику. — Смотрите на ратушу!
Пиро последовал этому совету, хотя весь дрожал и на лбу у него выступил холодный пот. Толпа стояла кругом, затаив дыхание.
Пиро слышал, как маркиза молилась:
— Иисусе, Сыне Божий! Помилуй меня! Боже! Милостиво прими дух мой! Прости мою отягченную грехами душу! Ибо Ты — милосердие и…
Молитва внезапно оборвалась. Отвратительный глухой удар поразил слух священника, и что-то тяжело скатилось на доски помоста. В толпе пронеслись стон, рев и волной раскатились по улицам. Сердце Пиро перестало биться, он тяжело оперся на перила помоста. Когда он смог подняться и обернуться, его взору представилось такое страшное зрелище, что силы оставили его, и он упал без чувств на руки полицейских. Он не помнил, сколько времени пролежал в таком состоянии. Придя в себя, он прочел молитву за упокой души казненной, между тем как пламя костра пожирало смертные останки Марии де Бренвилье. Толпа снова стихла, только слышался треск огня. Когда осталась только куча пепла, к костру подошли люди, вооруженные длинными крючьями, и разбросали пепел по ветру, на все четыре стороны. От прекрасного тела осталось лишь облачко пыли…
Палач глотнул из широкой плетеной фляжки и, подойдя к священнику, сказал:
— Давно уже не дрожал я перед казнью так, как сегодня; это была очень странная женщина! Я заказал шесть обеден, чтобы Господь укрепил мою руку.
Площадь медленно опустела. Пиро сел в наемную карету.
— Посмотрите-ка, преподобный отец, — сказал ему кучер, — как народ роется в куче, оставшейся от костра; это ищут останков казненной. Когда я стоял на мосту, люди вокруг меня говорили, что это была святая, которую осудили невинно. Говорят, у нее были знатные враги, которые велели осудить ее.
Пиро еще раз оглянулся; от костра почти ничего не осталось: каждый спешил унести домой хоть какой-нибудь прутик.
— Да, да! — произнесла мадам де Севинье, — таковы парижане! Я не поручусь, что они не воздвигнут Бренвилье статуи.
Через полчаса после казни из ворот Св. Антония выехала неуклюжая повозка, нагруженная мешками и бочонками, искусно спрятанными под соломой.
На козлах сидел человек с черным, словно закопченным лицом. Когда кровли и башни Парижа скрылись в тумане, он огляделся кругом и усмехнулся.
— Счастливо вылез из западни! — захихикал он, — больше меня уже не поймают! С той минуты, как я увидел, что маркиза сделалась на целую голову короче, я совершенно успокоился. Она была последней из тех, кого я мог опасаться. Ха-ха-ха! Кто знает, не придется ли мне когда-нибудь опять выехать через эти ворота!
Он похлопал по своим мешкам, потом ударил по лошадям и погнал их по большой дороге.
Это был Морель, отправившийся странствовать по белу свету.
* * *
В ночь, последовавшую за этим кровавым днем, в одной из комнат Орлеанского дворца стояли перед камином четыре человека. Хотя через полуоткрытое окно в комнату струился мягкий ночной воздух, но в камине горел яркий огонь, пламя которого освещало лица маленького общества, состоявшего из двух дам и двух мужчин.
Это были: маркиза Монтеспан и ее сестра де Тианж, Дегрэ и Пикар. Атенаиса держала в руках мехи, которыми раздувала огонь; Пикар сгребал уголья кочергой. Пламя пожирало ворох бумаги, какую-то книгу в переплете, который трещал и лопался так, что искры летели из камина.
Слоновая кость, которой был украшен переплет, от жара развалилась на куски; все быстрее улетали горящие листы в каминную трубу, пока не осталась лишь крошечная кучка. Когда и она, подобно черной паутине, прорезанной золотыми искрами, унеслась вслед за сгоревшими листами, — из груди маркизы Монтеспан вырвался вздох облегчения.
— Благодарение небу! — сказала она, — книга уничтожена! Это — второе важное сожжение, случившееся сегодня. Источник зла иссяк.
Когда Дегрэ и Пикар удалились, Атенаиса, сев возле своей сестры, произнесла:
— Теперь все в моих руках, я всего достигла, я свободна, и дни моего величия начнутся с этого дня, когда Мария Бренвилье кончила жизнь на эшафоте, а зловредная книга сгорела в этом камине. Проклятие уничтожено. Пикар и Дегрэ вполне заслужили мою благодарность, добыв проклятую рукопись из министерства полиции.
С этими словами она села за свой письменный стол.
Через два дня Париж обогатился новым полицейским инспектором: Дегрэ получил это назначение по указу самого короля, перескочив через три ступени зараз, между тем как при обыкновенных обстоятельствах употребил бы на это не менее двенадцати лет.
Пикар занял в бюро ла Рейни место покойного де Риона. Он, наконец, завоевал свое счастье. На его пальце появился дорогой бриллиант, которого раньше никто не видел у него.
Пронеслись годы; вечно катящееся колесо времени своими могучими поворотами раздавило многих могущественных, вознесло на высоту многих ничтожных, бросив их в водоворот жизни, полной блеска, которого большинство не выносит безнаказанно, платится за это слепотой и в этой темной, ужасной ночи доходит до гибели.
