Дороти Даннет - Путь Никколо

К полудню, разумеется, весть об очередной выходке Клааса облетела весь город. О том, как была воспринята эта история на Сильвер-стрете, где Флоренс ван Борселен выслушал ее в неприукрашенном варианте с изрядной долей разочарования, а его дочь — в несколько сокращенном, с презрительным смехом, — Юлиус ничего не знал.

Он был в курсе, подобно всем остальным, что городские власти послушались доброго совета некоторых высокопоставленных особ и не стали затевать судебных преследований. Разумеется, понесший ущерб Жеан Меттеней должен будет принести жалобу многострадальному семейству Шаретти касательно поведения их подмастерьев, и будет предложено возмещение ущерба. Что касается владельца мусорной барки, то он удовлетворился стоимостью кувшина пива.

Саймон, разумеется, заявил жалобу по всей форме о гибели своей собаки, и Юлиус был вынужден присутствовать при очередном неприятном разговоре с мейстером Адорне и двумя другими магистратами, где свобода Клааса была оценена довольно высоко.

И если в конечном итоге сумма, которую дом Шаретти должен был уплатить шотландскому торговцу, оказалась несколько меньше изначальной, то за это следовало благодарить шотландского епископа. Из своей резиденции в монастыре кармелиток епископ Кеннеди выразил крайнее недовольство ночным шумом и беспорядками. Конечно, милорд Саймон лишился славной гончей, но отчасти винить в этом он должен самого себя. Конечно, компенсация им заслужена, но не чрезмерная, и епископ не сомневался, что его добрые друзья в Брюгге проследят за этим.

Тяжело дыша после разбирательства, мейстер Юлиус сбежал вниз по ступеням в общую залу таверны «Две скрижали Моисея» и рухнул на лавку, где его дожидался. Феликс, уже успевший собрать вокруг себя целую толпу приятелей, вроде этого шалопая Бонкля, племянника Адорне Ансельма Серсандерса и помощника управляющего Лоренцо Строцци, который, похоже, в последнее время только и делал, что шлялся по городу с недовольным видом, вместо того чтобы заниматься делами.

— Ага! — послышался чей-то голос. — Собаколюбов прибыло. Юлиус, дорогой дружок, скоро приедет твоя хозяйка, чтобы надрать тебе уши. Лучше держись чернил, пергамента и цифирок, мой милый. Чтобы управлять мужчинами, ты сам должен быть мужчиной.

Голос принадлежал одному из самых утомительных французов в Брюгге. Кондотьер Лионетто сидел за соседним столом вместе с лысым лекарем Тобиасом и прочими своими дружками. Тобиас был пьян, равно как и Лионетто. В Италии и в Женеве Юлиус повидал немало пьяных наемников и, по крайней мере, знал, как не следует с ними обращаться.

— Хотите получить Клааса? — спросил он. — Так возьмите его. Лионетто разразился хохотом, перемежаемым иканием.

Он был одним из немногих капитанов наемников, известных Юлиусу, кто не только выглядел плебеем, но еще и гордился этим. Вероятно, все дело в рыжих волосах, слишком жестких для завивки, которые падали ему на плечи, в испещренной оспинами коже и огромном мясистом носе… Поверх дублета он носил толстенную цепь с рубинами. Возможно, стекляшки. Однако золото точно было настоящим. Лионетто, наконец, пришел в себя.

— Заплати мне, и я его заберу, раз уж ты так боишься вдовушки. Эй, Феликс! Твоя мать возвращается, ты знаешь об этом? Заранее снимай штаны и готовься отведать хлыста! И ты тоже, Юлиус!

Сидевший рядом с ним лекарь с широкой пьяной улыбкой оперся на локоть. Рука его соскользнула и опрокинула наполненную доверху кружку Лионетто. Наемник, сыпля проклятиями, ударил Тобиаса по голове, а затем, потянувшись вперед, рывком оторвал у того замызганный черный рукав и демонстративно утер им нос. Вид у лекаря был весьма раздосадованный. Лионетто продолжал вопить:

— Юлиус, приятель! Отдай мне своего гнусного собакоубийцу, а я подарю тебе взамен болвана лекаря! Одна пинта гасконского вина, и он сделает тебе аборт от пятерняшек, то есть, конечно, если у вас кто-то когда-нибудь заведет пятерняшек. У вас в Шаретти есть всего один мужчина, да и тот подмастерье, который спит со всем, что шевелится! — Лионетто нахмурился. — Клаас бы переспал и с твоей матушкой, не будь она так стара.

Слава богу, Феликс промахнулся. Лишь один человек мог справиться с Лионетто — другой кондотьер. «Ну, погоди! — весь кипя, подумал Юлиус. — Погоди, пока Асторре вернется в Брюгге вместе с демуазель. Тогда поговорим о хлыстах и обо всем прочем». Он увидел, что Лионетто вновь открывает рот, и собрался с духом, чтобы помешать ему, но оказалось, что это ни к чему. Внезапно все притихли и обернулись в сторону лестницы. Оттуда, торжественные в своих длинных платьях, спускались магистраты, дабы, по обычаю, выпить чего-нибудь освежающего в общем зале. Среди них был и Ансельм Адорне.

Едва лишь они расселись и возобновились разговоры, как повторное вмешательство заставило завсегдатаев вновь примолкнуть. Дверь таверны распахнулась, и появился на пороге грек с деревянной ногой. Тот самый, что собирал золото для выкупа своего брата. Аччайоли, так его, кажется, зовут. Николаи де Аччайоли огляделся по сторонам, улыбнулся мейстеру Адорне, который махнул ему рукой, и уверенно подошел к тому месту, где сидел Юлиус и прочая молодежь. Он смотрел прямо на Феликса.

Нападки Лионетто, как ни странно, мало задевали Феликса. Сегодня Феликс был какой-то притихший. Или даже нет, Феликс выглядел задумчивым и хмурым, — только когда его мог видеть Юлиус; но с приятелями он держался совсем иначе. Когда стряпчий спускался по лестнице, то, кажется, слышал сдавленные смешки. До этого он целый час извинялся перед магистратами. Не будь он поверенным компании, приключения прошлой ночи и его заставили бы хохотать, держась за бока.

Поэтому Феликс повернулся к греку с выражением отчасти враждебным и отчасти выжидательным. Все же перед ним был друг самого Ансельма Адорне. Несомненно, тот пожелает отчитать его, а Феликс начнет дерзить в ответ. Юлиус заранее готовился к худшему. Но вместо этого грек заявил:

— Мессер Феликс, у меня для вас послание от вашего друга Клааса, который сейчас в Стейне.

Он говорил на очень ясном греческом. Юлиус, ученик Виссариона, прекрасно понимал его. Вскочив с места, прежде чем Феликс успел подать голос, Юлиус перебил:

— Монсиньор… я думал, что его освободили.

Грек вздохнул:

— Возможно, и так. Это было сегодня рано поутру. Мне следовало сразу передать послание, но я задержался. Что, уже слишком поздно?

Феликс запоздало поднялся и встал рядом с Юлиусом.

— Слишком поздно для чего? — поинтересовался он.

— Феликс, — одернул его Юлиус, а затем повернулся к мессеру Аччайоли: — Простите нас. Пожалуйста, скажите, что просил передать Клаас. Очень любезно с вашей стороны так утруждать себя.