Один даже вошел, как сосед, без шляпы, но с тросточкой. Он на чем свет стоит проклинал Париж, где воры такие наглые, что неподалеку от Гревской площади, когда он пробивался через тесную кучку людей, с него стащили шляпу, и такие ловкие, что он не смог заметить, кто именно был похитителем.
Впрочем, признавал он, вина всецело его: незачем было являться в Париж в шляпе с такой великолепной пряжкой.
Часам к четырем в гостинице Фурнишонов находилось уже около сорока земляков капитана.
– Странное дело, – сказал хозяин, – они все – гасконцы.
– Что тут странного? – ответила жена. – Капитан же сказал, что соберутся его земляки.
– Ну так что?
– Раз он сам гасконец, и земляки его должны быть гасконцами.
– И правда, выходит, что так.
– Ведь господин д'Эпернон родом из Тулузы.
– Правда, правда. Так ты по-прежнему считаешь, что это господин д'Эпернон?
– Ты же сам слышал – он раза три пустил «тысячу чертей».
– Пустил тысячу чертей? – с беспокойством спросил Фурнишон. – Какие такие черти?
– Дурак, это его любимое ругательство.
– Верно, верно.
– Удивительно только одно: что у нас лишь сорок гасконцев, ведь должно было быть сорок пять.
Но к пяти часам появились и пять последних гасконцев, так что постояльцы «Меча» были теперь в полном сборе.
Никогда еще гасконские физиономии не выражали подобного изумления: целый час в зале гостиницы звучали характерные гасконские проклятия и столь шумные изъявления восторга, что супругам Фурнишон почудилось, будто весь Сентонж, весь Пуату, весь Они и весь Лангедок завладели их столовой.
Некоторые из прибывших были знакомы между собой. Так, например, Эсташ де Мираду расцеловался с кавалером, прибывшим с двумя слугами, и представил ему Лардиль, Милитора и Сципиона.
– Каким образом очутился ты в Париже? – спросил тот.
– А ты, милый мой Сент-Малин?
– Я получил должность в армии, а ты?
– Я приехал по делу о наследстве.
– А, так. И за тобой опять увязалась старуха Лардиль?
– Она пожелала мне сопутствовать.
– И ты не мог уехать тайком, чтобы не тащить с собой всю эту ораву, уцепившуюся за ее юбку?
– Невозможно было: письмо от прокурора вскрыла она.
– А, так ты получил извещение о наследстве письменно? – спросил Сент-Малин.
– Да, – ответил Мираду.
И, торопясь переменить разговор, он заметил:
– Не странно ли, что эта гостиница переполнена, а все постояльцы – сплошь наши земляки?
– Ничего странного нет: вывеска очень уж привлекательная для людей чести, – вмешался в разговор наш старый знакомый Пердикка де Пенкорнэ.
– А, вот и вы, дорогой попутчик, – сказал Сент-Малин. – Вы так и не договорили мне того, что начали объяснять у Гревской площади, когда нас разделила эта громадная толпа.
– А что я намеревался вам объяснить? – слегка краснея, спросил Пенкорнэ.
– Каким образом я встретил вас на дороге между Ангулемом и Анжером в таком же виде, как сейчас, – на своих двоих, без шляпы и с одной лишь тростью в руке.
– А вас это занимает, сударь мой?
– Ну, конечно, – сказал Сент-Малин. – От Пуатье до Парижа далековато, а вы пришли из мест, расположенных за Пуатье.
– Я шел из Сент-Андре де Кюбзак.
– Вот видите. И путешествовали все время без шляпы?
– Очень просто.
– Не нахожу.
– Уверяю вас, сейчас вы все поймете. У моего отца имеется пара великолепных коней, которыми он до того дорожит, что способен лишить меня наследства после приключившейся со мной беды.
– А что за беда с вами стряслась?
– Я объезжал одного из них, самого лучшего, как вдруг шагах в десяти от меня раздался выстрел из аркебуза. Конь испугался, понес и помчался по дороге к Дордони.
– И бросился в реку?
– Вот именно.
– С вами вместе?
– Нет. К счастью, я успел соскользнуть на землю, не то пришлось бы мне утонуть вместе с ним.
– Вот как! Бедное животное, значит, утонуло?
– Черт возьми, да! Вы же знаете Дордонь: ширина – полмили.
– Ну, и тогда?
– Тогда я решил не возвращаться домой и вообще укрыться от отцовского гнева куда-нибудь подальше.
– А шляпа-то ваша куда девалась?
– Да подождите, черт побери! Шляпа сорвалась у меня с головы.
– Когда вы падали?
– Я не падал. Я соскользнул на землю. Мы, Пенкорнэ, с лошадей не падаем. Пенкорнэ с пеленок наездники.
– Это уж известное дело, – сказал Сент-Малин. – А шляпа-то все же где?
– Да, верно. Вы насчет шляпы?
– Да.
– Шляпа сорвалась у меня с головы. Я принялся искать ее, – это ведь была единственная моя ценность, раз я вышел из дому без денег.
– Какую же ценность могла представлять ваша шляпа? – гнул свое Сент-Малнн, решавший довести Пенкорнэ до точки.
– И даже очень большую, разрази меня гром! Надо вам сказать, что перо на шляпе придерживалось бриллиантовой пряжкой, которую его величество император Карл V подарил моему деду, когда, направляясь из Испании во Фландрию, он останавливался в нашем замке.
– Вот оно что! И вы продали пряжку вместе со шляпой? Тогда, друг мой любезный, вы наверняка самый богатый из нас всех. Вам бы следовало на вырученные за пряжку деньги купить себе вторую перчатку. Руки у вас уж больно разные: одна белая, как у женщины, другая черная, как у негра.
– Да подождите же: в тот самый миг, когда я оглядывался, разыскивая шляпу, на нее – как сейчас вижу – устремляется громадный ворон.
– На шляпу?
– Вернее, на бриллиант. Вы знаете – эта птица хватает все, что блестит. Ворон бросается на мой бриллиант и похищает его.
– Бриллиант?
– Да, сударь. Сперва я некоторое время не спускал с него глаз. Потом побежал за ним, крича: «Держите, держите! Вор!» Куда там! Через каких-нибудь пять минут он исчез.
– Так что вы, удрученный двойной утратой…
– Я не посмел возвратиться в отцовский дом и решил отправиться в Париж искать счастья.
– Здорово! – вмешался в разговор кто-то. – Ветер, значит, превратился в ворона? Мне помнится, я слышал, как вы рассказывали господину де Луаньяку, что, когда вы читали письмо своей возлюбленной, порыв ветра унес и письмо и шляпу и что вы, как истинный Амадис, бросились за письмом, предоставив шляпе лететь, куда ей вздумается.
– Сударь, – сказал Сент-Малин. – Я имею честь быть знакомым с господином д'Обинье, отличным воякой, который к тому же довольно хорошо владеет пером. Когда вы повстречаетесь с ним, поведайте ему историю вашей шляпы: он сделает из нее чудесный рассказ.
