– Ну, ладно, ладно! – произнес г-н де Луаньяк, – не будем ссориться и скорее за стол.
– Избавьте меня, пожалуйста, от этой кирасы, – сказал Пертинакс своему слуге.
Толстяк принял ее из его рук.
– А я, – тихонько шепнул он ему, – я когда буду обедать? Вели мне подать чего-нибудь, Пертинакс, я помираю с голоду.
Как ни фамильярно было подобное обращение, оно не вызвало никакого удивления у того, к кому относилось.
– Сделаю все возможное, – сказал он. – Но для большей уверенности вы тоже похлопочите.
– Гм! – недовольно пробурчал лакей. – Не очень-то это утешительно!
– У нас совсем ничего не осталось? – спросил Пертинакс.
– В Саксе мы проели последний экю.
– Черт возьми! Постарайтесь обратить что-нибудь в деньги.
Не успел он произнести этих слов, как на улице, а потом у самого порога гостиницы раздался громкий возглас:
– Покупаю старое железо! Кто продает на слом?
Услышав этот крик, г-жа Фурнишон бросилась к дверям. Тем временем сам хозяин величественно подавал на стол первые блюда.
Судя по приему, оказанному кухне Фурнишона, она была превосходная.
Хозяин, не будучи в состоянии достойным образом отвечать на все сыпавшиеся на него похвалы, пожелал, чтобы их с ним разделила супруга.
Он принялся искать ее глазами, но тщетно. Она исчезла. Тогда он стал звать ее.
– Чего она там застряла? – спросил он у поваренка, видя, что жена так и не является.
– Ах, хозяин, ей такое золотое дельце подвернулось, – ответил тот. – Она сбывает все ваше старое железо на новенькие денежки.
– Надеюсь, что речь идет не о моей боевой кирасе и каске! – возопил Фурнишон, устремляясь к выходу.
– Да нет же, нет, – сказал Луаньяк, – королевским указом запрещено скупать оружие.
– Все равно, – бросил в ответ Фурнишон и побежал к двери.
В зал вошла ликующая г-жа Фурнишон.
– Что это с тобой такое? – спросила она, глядя на взволнованного мужа.
– А то, что говорят, будто ты продаешь мое оружие.
– Ну и что же?
– А я не хочу, чтобы его продавали!
– Да ведь у нас сейчас мир, и лучше две новые кастрюли, чем одна старая кираса.
– Но с тех пор, как вышел королевский указ, о котором только что говорил господин де Луаньяк, торговать старым железом стало, наверно, совсем невыгодно? – заметил Шалабр.
– Напротив, сударь, – сказала г-жа Фурнишон, – этот торговец уже давно делает мне самые выгодные предложения. Ну вот, сегодня я уже не смогла устоять и, раз опять представился случай, решила им воспользоваться. Десять экю, сударь, это десять экю, а старая кираса всегда останется старой кирасой.
– Как! Десять экю? – изумился Шалабр. – Так дорого? О, черт!
Он задумался.
– Десять экю! – повторил Пертинакс, многозначительно взглянув на своего лакея. – Вы слышите, господин Самюэль?
Господин Самюэль уже исчез.
– Но помилуйте, – произнес г-н де Луаньяк, – ведь этот торговец рискует попасть на виселицу!
– О, это славный малый, безобидный и сговорчивый, – продолжала г-жа Фурнишон.
– А что он делает со всем этим железом?
– Продает на вес.
– На вес! – повторил г-н де Луаньяк. – И вы говорите, что он дал вам десять экю? За что?
– За старую кирасу и старую каску.
– Допустим, что обе они весят фунтов двадцать, это выходит по пол-экю за фунт. Тысяча чертей, как говорит один мой знакомый; за этим что-то кроется!
– Как жаль, что я не могу привести этого славного торговца к себе в замок! – сказал Шалабр, и глаза его разгорелись. – Я бы продал ему добрых три тысячи фунтов железа – и шлемы, и наручники, и кирасы.
– Как? Вы продали бы латы своих предков? – насмешливо спросил Сент-Малин.
– Ах, сударь, – сказал Эсташ де Мираду, – вы поступили бы неблаговидно: ведь это священные реликвии.
– Подумаешь! – возразил Шалабр. – В настоящее время мои предки сами превратились в реликвии и нуждаются только в молитвах за упокой души.
За столом царило теперь все более и более шумное оживление благодаря бургундскому, которого пили немало: блюда у Фурнишонов были хорошо наперчены.
Голоса достигали самого высокого диапазона, тарелки гремели, головы наполнились туманом, и сквозь него каждый гасконец видел все в розовом свете, кроме Милитора, не забывавшего о своем падении, и Карменжа, не забывавшего о своем паже.
– И веселятся же эти люди, – сказал Луаньяк своему соседу, коим оказался именно Эрнотон, – а почему – сами не знают.
– Я тоже не знаю, – ответил Карменж, – правда, что до меня, то я исключение – я вовсе не в радостном настроении.
– И напрасно, сударь мой, – продолжал Луаньяк, – вы ведь из тех, для кого Париж – золотая жила, рай грядущих почестей, обитель блаженства.
Эрнотон отрицательно покачал головой.
– Да ну же!
– Не смейтесь надо мной, господин де Луаньяк, – сказал Эрнотон. – Вы, кажется, держите в руках все нити, приводящие большинство из нас в движение. Сделайте же мне одну милость – не обращайтесь с виконтом Эрнотоном де Карменжем, как с марионеткой.
– Я готов оказать вам и другие милости, господин виконт, – сказал Луаньяк, учтиво наклоняя голову. – Двоих из собравшихся здесь я выделил с первого взгляда: вас – столько в вашей внешности достоинства и сдержанности – и другого молодого человека, вон того, такого скрытного и мрачного с виду.
– Как его имя?
– Господин де Сент-Малин.
– А почему вы именно нас выделили, сударь, разрешите спросить, если, впрочем, я не проявляю чрезмерного любопытства?
– Потому что я вас знаю, вот и все.
– Меня? – с удивлением спросил Эрнотон.
– Вас, и его, и всех, кто здесь находится.
– Странно.
– Да, но необходимо.
– Почему необходимо?
– Потому что командир должен знать своих солдат.
– Значит, все эти люди…
– Завтра будут моими солдатами.
– Но я думал, что господин д'Эпернон…
– Тсс! Не произносите здесь этого имени или, вернее, не произносите здесь вообще никаких имен. Навострите слух и закройте рот, и поскольку я обещал вам какие угодно милости, считайте одной из них этот совет.
– Благодарю вас, сударь.
Луаньяк отер усы и встал.
– Господа, – сказал он, – раз случай свел здесь сорок пять земляков, осушим стаканы испанского вина за благоденствие всех присутствующих.
Предложение это вызвало бурные рукоплескания.
– Все они большей частью пьяны, – сказал Луаньяк Эрнотону, – вот подходящий момент выведать у каждого его подноготную, но времени, к сожалению, мало.
