В делах людских случаются приливы и отливы,
Но, коли хочешь ты счастливым быть,
Не упусти короткого мгновения прилива.
Теперь майор чувствовал приближение прилива. И ему было нужно успеть поймать его короткий миг.
— Моя дорогая! Всякий мужчина, если б он любил вас так, как я, испытывал бы те же чувства.
Девушка смотрела на него чистыми умоляющими глазами:
— Дорогой Барт! Теперь я понимаю… Мне бы следовало понять это раньше.
Майор, не выпускавший все это время руку девушки, нежно погладил ее. Потом он мягко привлек мисс Присциллу к себе — девушка не сопротивлялась.
— Неужели вы думаете, я способен держать себя в руках, когда женщине, которую я люблю, угрожает опасность?
Майор говорил приглушенным, но исполненным страсти голосом. Вдруг мисс Присцилла почувствовала, как в жилах у нее застыла кровь, дыхание ее участилось, лицо побледнело, а в глазах — еще мгновение назад таких нежных — мелькнула тревога.
— Вы что говорите, Барт?
Пытаясь высвободить свою правую руку, ока легонько оттолкнула его левой.
— Неужели вы намереваетесь… — на какой-то миг она осеклась, — ухаживать за мной?
Потрясенный ее словами, майор воздел руки к небу:
— Дорогая Присцилла! — в недоумении взмолился он.
— О! Как же вы осмелились? В такой-то момент?..
Майор, видимо, понял свою ошибку и приумолк… Да, момент и правда неподходящий! Выходит, он не рассчитал… Прилив еще не достиг высшей точки… Он спугнул его. Ему ничего не оставалось, как отступить и ждать более благоприятной минуты, чтобы вновь пойти в наступление.
— В такой момент! — повторил он за ней, словно эхо. — Но клянусь жизнью! — спохватился он. — Именно этот тягостный момент разбудил во мне нежность, страстное желание доказать, что рядом с вами есть человек, готовый, как я вам уже говорил, отдать за вас свою жизнь. Однако, кроме моей личной привязанности к вам, существует еще и долг перед вашим отцом, перед его памятью! И уж в этом-то смысле у вас не должно быть оснований гневаться на меня.
От его слов на сердце у девушки не стало спокойнее — сейчас ее заботило уже совсем другое. Взор ее затуманился. В смущении она подошла к иллюминатору, через который в каюту струились потоки солнечного света.
Майор с тревогой следил за ней, его восхищали гибкий стан, изящные и плавные движения девушки. Он ждал. Вскоре, овладев собой, она заговорила:
— Простите меня, Барт. Я просто глупенькая, но не надо считать меня неблагодарной. Ведь я стольким вам обязана. Я бы, наверное, уже давно умерла, если б вас не было рядом в эти ужасные часы…
— Не стоит так корить себя, дорогая Присцилла, — спешно вставил майор и, как последний глупец, прибавил, чуть было все не испортив: — Я так счастлив, что вы наконец изменили свое мнение об этом мошеннике-французе!
Желая избежать новой ссоры, мисс Присцилла, робко улыбнувшись, предложила:
— Не пойти ли нам на палубу подышать свежим воздухом, Барт?
И они поднялись на палубу, где на них, похоже, никто не обратил внимание, за исключением Уогана и Холлиуэла.
Де Берни находился на корме, теперь уже в своей капитанской каюте; стояла жара, и дверь в нее была распахнута. Заметив приближающихся пассажиров, он встал и любезно вступил с ними в разговор.
На вопрос мисс Присциллы о его дальнейших намерениях он ответил, что предстоит длительная остановка — тут уж, к сожалению, от него ничего не зависит! — около месяца.
Майор слушал их с нескрываемым недовольством, но в разговор не вмешивался. Узнав, что им предстоит потерять целый месяц на островах Альбукерке, он возмутился. Но вида, однако, не показал. Когда же мисс Присцилла с легким волнением в голосе спросила: «Господин де Берни, а как вы стали буканьером?» — его негодование перешло все границы.
Столь неожиданный вопрос застал де Берни врасплох. Взглянув на девушку, он едва заметно улыбнулся, потом в его глазах появилась задумчивость:
— Но ведь вы уже знаете почти всю мою историю, — ответил он. — Разве я не говорил, что мессир Симон, которого испанцы убили в Санта-Каталине, был моим дядей? Вместе с ним я отправился в Новый Свет искать свободу, так как в Старом я ее не имел. Мы, род де Берни, — гугеноты из графства Тулузского. В те времена во Франции гугеноты могли рассчитывать разве только на веротерпимость. Но после отмены Нантского эдикта [42] ни о какой терпимости к нашей вере не могло быть и речи. Когда я был еще ребенком, гугенот был лишен права сделать карьеру, достойную дворянина… Нас было семеро сыновей, я — младший. Вот и пришлось отправиться с дядей в Новый Свет. После его смерти я остался совсем один, без средств к существованию, без друзей, кроме тех нескольких человек, что спаслись вместе со мной. Тогда мы решили присоединиться к Моргану. Другого выбора не было. К тому же после кровавой бойни в Санта-Каталине во мне зародилась лютая ненависть к испанцам, и я с великой радостью пошел служить врагам Испании. С Морганом я быстро пошел в гору. Бывает так, что человека возвышает уже само его рождение. Мне же помог случай. Я доказал Моргану свою преданность. Кроме того, я — француз, и это тоже возвысило меня в его глазах, потому как под его началом всегда служило много моих соотечественников. Он сделал меня адъютантом, и я стал командовать французским легионом. Он обучил меня искусству морского боя, а его школа, смею вас уверить, лучшая в мире. Когда Англия перестала нуждаться в помощи буканьеров и Моргану предложили пост губернатора Ямайки, я снова пошел за ним и опять поступил на службу к королю Англии.
— Значит, — задумчиво, как бы рассуждая про себя, проговорила девушка, — ваша служба не была противозаконной и ремесло буканьера вы оставили сразу же, как только пиратство было объявлено вне закона [43].
Для майора Сэндза это было уже слишком.
— Да, вчера это было так, а сегодня, к сожалению, все изменилось, — заметил он ледяным голосом.
Де Берни, хотевший было оставить их, рассмеялся:
— Но почему же «к сожалению», майор? Для вас, по крайней мере, эти перемены сложились как нельзя лучше.
Майор не нашелся что ответить. Свои возражения он приберег на потом — когда де Берни не будет рядом.
— Однако доверие, которое когда-то возлагал на него Морган, не помешало ему предать своего командира и снова взяться за старое, — сказал он.
Но мисс Присцилла, погруженная в свои мысли, не расслышала его слов и оставила их без внимания, так как ответа от нее не последовало. А майор, вовремя вспомнив, что всякий разговор о де Берни был неизбежно чреват размолвкой, на нем и не настаивал.
Когда наступила ночь и взошла луна, де Берни пел свои песни, но слушали его только пираты, потому что майор с девушкой в это время были на корме. Его мягкий волнующий баритон разливался по всему кораблю.
