Но когда на катере оставалось еще несколько человек, темноту ночи вдруг прорезал луч прожектора. Он осветил и катер, стоявший у камней, и фигурки прижавшихся к скалам десантников.
— Вот сволочь! — выругался Гавриков и выпустил длинную очередь из «Дегтярева».
Прожектор погас. Но десантников заметили, и разноцветные трассы пуль возникли в темноте.
— Ухожу! — крикнул командир и дал ход.
Не успевшие выпрыгнуть десантники бросились в воду.
— Вперед, парни! — крикнул Гавриков. — Забирайтесь повыше, там нас достать труднее...
Это были его последние слова.
Светящийся уголек пробил сердце старшего лейтенанта Гаврикова.
— У вас тоже была кличка? — спросил Леденев.
— А как же! — откликнулся Гордиенко.
— И как вас звали?
Начальник водолазной школы смутился.
— Хлопец... Конечно, по объемам я скорее дядька, но...
— Так вас назвали, видимо, в целях конспирации, — сказал, улыбаясь, Юрий Алексеевич.
— Вот-вот, — оживился Гордиенко. — То все Лев. Веселый был человек, одессит. Любил придумать что-нибудь позаковыристее.
— А кто этот Лев?
— Наш шеф. Начальник военно-морской разведки. Лев — это его кличка. Мы его еще Жоржой звали, про себя, конечно... Георгий Яковлевич Румянцев. Говорят, он сейчас в отставке, живет в Одессе, на Пересыпи.
— Значит, Хлопец... Так. Что ж, продолжайте, пожалуйста, ваш рассказ. Вы говорили, что вас ударили...
— Ну не каменюка же мне свалилась на голову?!
— А почему бы и нет? Ведь вы же находились в пещере...
— Нет, я чувствовал, что это был именно удар. И потом — Мужик. Если б он остался жив, то подплыл бы к берегу, обнаружил меня, привел в чувство... Но когда я очнулся, никого не было. Видимо, тот, кто ударил меня, добрался и до Мужика.
— Кругом была абсолютная темнота, — продолжал свой рассказ начальник водолазной школы, — я лежал неподвижно, все пытался вспомнить, кто я и где нахожусь. Потом нащупал около себя фонарик. Включил — вижу: скафандр-то исчез! Не было на прежнем месте и взрывчатки. Я ничего не мог понять, но одно было ясно: надо спешить к Щербинину, рассказать обо всем. Главное — Мужик исчез. Я вспомнил и о Клименко, и такое меня взяло беспокойство — сил нет! Я решил идти в отряд немедля. Голова адски болела, ноги едва передвигались. Но все-таки добрался я до Голубой галереи. И вдруг почувствовал, как земля ушла из-под ног. Я вновь потерял сознание.
— Это был первый взрыв, когда закрыло выходы из подземелья, — сказал Леденев.
— Да, — ответил Панас Григорьевич. — Взрыв обрушил и ту часть Голубой галереи, которая вела в катакомбы, занятые отрядом Щербинина. Когда я пришел в себя и обнаружил завал, мне ничего другого не оставалось, как поспешить туда, где Клименко. Там меня ждал страшный удар: Клименко лежал навзничь с простреленной головой. Вся проводка, ведущая от взрывного механизма к зарядам, была оборвана, сам механизм поврежден. Я был так потрясен всем этим, что едва в третий раз не потерял сознание. Что мне было делать? Конечно же, довести до конца дело, ради которого отдали свои жизни Мужик и Клименко. При свете электрического фонаря, батарейка которого уже начала садиться, я принялся лихорадочно восстанавливать проводку, чинить механизм. Фонарь «летучая мышь» оказался разбитым. Но мне посчастливилось разыскать в наших запасах кусок свечи. Если бы не этот огарок, я б не сумел закончить ремонт проводки. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как меня огрели...
— Между первым и вторым взрывами прошло около шести часов, — сказал Леденев. — Туннель рухнул на рассвете, в начале шестого утра. Значит, это вы его взорвали...
— Больше некому было... — просто ответил Гордиенко. — Подай-ка мне спички, Федя.
Курнаков протянул дяде коробок. Панас Григорьевич закурил.
— Не знаю, как уж мне это удалось все наладить, но кнопку я нажал. Меня опять здорово тряхнуло, однако сознания не потерял, добрался до пещеры, за ящиком из-под патронов нашел маску от скафандра... Как выбрался на поверхность — уже и не помню. Осталось в памяти — синяя поверхность бухты, звуки далеких выстрелов (это продолжали сопротивление остатки понтийского гарнизона) и первые лучи утреннего солнца. Я с трудом добрался до берега, сорвал маску и тут уже капитально потерял сознание. Очнулся в медсанбате и сразу драпанул оттуда, несмотря на протесты медиков. Мне говорили, что подобрали меня десантники из группы старшего лейтенанта Гаврикова. Его имя высечено на мраморной плите братской могилы...
— Да, Гавриков погиб, а сын его заведует понтийским музеем, — сказал Леденев. — Я обещал ему, что уговорю вас написать для музея свою историю.
— Что ж, можно и написать, — согласился Гордиенко. — Из отряда «Красное Знамя» мало кто остался в живых... Знал я в Понтийске одного, начальником техники безопасности работал в тралфлоте, так вот Федя говорил мне, что его с поезда какие-то хулиганы сбросили... Погиб человек. В войну уцелел, а тут так нелепо погиб... Не разыскали этих подлецов?
— Пока нет, — сказал Юрий Алексеевич и переглянулся с Иваном Никитичем.
— Как вы думаете, — спросил Леденев у Гордиенко, — кто мог все это проделать с вами и Клименко? И куда исчез Мужик?
— По всей вероятности, тот гестаповский агент, о котором предупреждал нас еще Лев. Правда, Мужик говорил, что из отряда ходили в город за необходимыми уточнениями и предатель был незадолго до всех этих событий разоблачен и уничтожен. Но, видимо, кто-то оставался еще...
— Мужик не говорил вам, кто ходил в город?
— Собирался как будто он сам. Правда, жаловался, что Щербинин не хотел его отпускать. Но он ли ходил или кто другой — не знаю.
— Вы кроме Мужика знали кого-нибудь из партизан отряда «Красное Знамя» в лицо?
— Нет, Щербинина, правда, хорошо знал, но еще до войны, а в катакомбах я и его не встречал.
— Хорошо...
Леденев посмотрел на Ковтуна. Доктор перехватил его взгляд и кивнул головой.
— Я оставлю вас на минутку, — сказал он и вышел из комнаты.
— Скажите, Панас Григорьевич, вы не смогли бы описать внешность Мужика? — обратился меж тем Леденев к начальнику водолазной школы. — Ведь вы с ним виделись не только при свете фонаря в катакомбах, но и на поверхности.
— Да, — сказал Гордиенко, — я видел Мужика перед тем, как нам отправиться в первый раз к партизанам. Каким он был? Высокий, сухощавый такой человек, немногословный, попусту не суетился, но когда надо было делать что-то быстро, он преображался, просто горел весь... О постороннем говорили мы в ту встречу мало, но я чувствовал, что Мужик — образованный и очень толковый человек.
— И вы с ним никогда больше не виделись?
