— Ой, неужто в ключах?
— Ну да.
— И холопьев бы била ключами.
— А что ж, и била бы.
— И тебе бы, королевна, служила?
— И служила бы.
— Ой, уж больно хорошо!
— То‑то.
— А ты не наказывала бы меня без пищи?
— Конечно, нет.
— А как?
— Я бы, напротив, заставляла тебя за твои провинности есть за двоих.
— Ой, хорошо! Ой‑ой, хорошо!
— А чтобы это хорошее было, что бы надо сделать?
— А известно что. Извести изводом боярыню, — с ужасающим спокойствием и простотой проговорила карлица и вдруг, без всякого приглашения, села на низенькую скамеечку у ног Марьи Даниловны.
— Не ори же так, дура! — испугалась Марья Даниловна. — О таких делах надо говорить шепотом! Неужели не понимаешь?
— И то, — согласилась карлица. — А по мне все едино, что шепотком, что говорком.
— А то еще, ежели изморить нельзя, нужно ее в монастырь упечь — это даже сам Никита Тихоныч додумал. В мою глупую голову и не вступала допрежь того эта мысль.
— Можно и в монастырь. По мне хошь к рыбам и лягухам. И там мягко, на водяных порослях, и глаз не режет, потому зеленая тьма и сверху занавеска така зеленая да густая, что твои щи… Хлебнула, хлебнула сегодня, да незадачно.
— Ну, так смотри же, Матришка. Пока я еще ничего не решила и не знаю, как и что сделаю. А только ежели мне понадобится, так чтобы ты у меня тотчас же была под рукой.
— Свистни только — как пес, прибегу, клубочком у твоих светлых ноженок лягу. Дозволь приложиться, царевна.
— Прикладывайся.
Карлица прильнула губами к нижнему краю юбки Марь и Даниловны.
Но в это время приотворилась дверь, и на пороге комнаты показался Никита Тихонович.
Карлица быстро отскочила в другой конец комнаты. Стрешнев был неприятно поражен ее присутствием.
— Зачем ты здесь, чертова кукла? — резко крикнула он Матришке.
— Как зачем, принц мой ясный? Приказал сторожить королевну… аль забыл, царевич?
— А… ну, ладно. Ступай отсюда!
Он властным жестом указал карлице на дверь и, когда она уже была на пороге, крикнул ей:
— Да смотри у меня не подслушивать у дверей. Уши оборву и голодом заморю.
Карлица метнула на него страшный по заключавшейся в нем злобе взгляд и молча исчезла за дверью.
Он подошел к двери, приотворил ее и, услыхав, как карлица зашлепала своими мягкими козловыми башмаками по длинной стеклянной галерейке, уходя к себе в светелку, плотно запер двери и твердыми шагами подошел к Марье Даниловне.
— Вот что, Марья, — торжественным голосом начал он, хотя она тотчас же привычным и чутким ухом уловила тревожный оттенок в этом голосе, старавшемся не изменить своей твердости. — С Натальей Глебовной примирился я душевно после того, что ты над ней учинила. Подлое это, безбожное было дело! Молчи и слушай! Я знаю, что ты сделала это потому, что душа у тебя низкая. Но Бог спас мою Наташу. Сама, чай, понимаешь, что тебе здесь теперь не житье. Однако выгнать тебя из дому опасаюсь, потому, прямо тебе скажу, от тебя всего ожидать можно.
— Не опасайся, Никита Тихоныч. Много люди измывались надо мной, никому я зла не делала. Не ты первый, не ты и последний. Говори, что придумал.
— А придумал я вот что: жил я с тобой, душевно любя тебя, и, не сделай ты того подлого дела, может быть, и до сих пор любил бы тебя. Ну, случился такой грех — Бог тебе судьей, а не люди и не я, потому за мной грехов немало. Теперь вот что — обидеть тебя не хочу, а загладить грех надо, прикрыть его надо. Думал, было, просто‑напросто выгнать тебя, а вот, идучи к тебе, придумал…
— Не тяни, говори прямо.
— Прямо и говорю: решил тебя выдать замуж.
Марья Даниловна громко вскрикнула.
— Меня… замуж?
— Да, тебя.
— За кого же?
— И подходящего жениха нашел.
— Да кто же это?
— Мой стремянный Роман.
— В уме ли ты, Никита Тихоныч?
— А почто не в уме?
— Да лучше убей меня, чем за холопа выдавать… Да лучше я удавлюсь, чем пойду за него.
— Что ж так?
Марья Даниловна сделала к нему шаг. Она пристально взглянула на него своими чудными глазами и вложила в них столько выражения горя и любви, что сердце Стрешнева вдруг неожиданно заснуло и кровь прилила к его голове.
— Никита Тихонович, — мягким, дрогнувшим голосом начала Марья Даниловна, — убей меня, вот сейчас тут на месте, убей своими руками — и я возблагодарю тебя и Бога, что Он послал мне такую сладкую смерть. Заставь меня весь век служить тебе холопкой, вели мне делать черную работу денно и нощно, но не выдавай меня за своего холопа. Расстаться с тобой, никогда не видеть, не слышать тебя — лютее казни не мог ты придумать!
— Марья! — пробовал он остановить ее, чувствуя, как слабеет, как ее нежные, страстные речи, вливаясь в его сознание, точно отравляют его сладким, мучительным ядом.
— Нет, нет, это невозможно, — перебила она его. — Ведь я люблю тебя, Никита Тихоныч, ах, как люблю! Никого в своей жизни не любила я так… никогда в своей жизни не мучилась я так от любви.
— Что ты говоришь, Марья? — удивленно спросил он ее.
— То, что говорит мне сердце.
— Да не ты ли просилась отпустить тебя? Да не ты ли еще сегодня вверху в саду говорила мне, что не любишь меня?
Она сделала еще шаг к нему, приблизила свое лицо к его лицу и, обдавая его своим жгучим дыханием и не сводя с него своих блестящих глаз, страстным шепотом заговорила:
— Я говорила это, я; ненаглядный, неужто не понял ты меня? Злая ревность истомила мое сердце, лютая змея заползла мне в душу. И боярыню замыслила я утопить… но почему? Потому что хотела, чтобы ты был мой и ничей больше, потому что тяжко мне было видеть, что она — твоя жена и что я не могу любить тебя перед всеми, перед людьми, перед Богом… А любила я тебя, один Бог знает и видит как!
— Правду ли ты говоришь, Машенька? — проговорил Стрешнев, чувствуя, как у него кружится голова.
Тогда она увидела, что вернула всю его любовь к себе, что он окончательно ослабел.
Быстрым страстным движением она обвила его шею своими полными, красивыми руками, прижалась к нему всем своим телом и замерла на его груди.
Долгий страстный поцелуй слил их губы.
— Люблю, люблю тебя, мой ненаглядный, золото мое, счастье мое, жизнь моя… — шептала Марья Даниловна.
Карлица подобралась к дверям и приложила ухо к щели. Радостно, беззвучным смехом засмеялась она и поплелась к ключнице.
— Сударыня‑боярыня, ступай‑ка к хозяйке да доложи ей, что князь ее светел остался в опочивальне королевны.
