Щеки Кеннета вспыхнули румянцем. Он отвел взгляд от террасы, по которой они прогуливались, и взглянул вниз на тенистую аллею, ведущую к замку. В этот самый момент по аллее лениво прогуливался сэр Криспин… Он был одет в красный камзол с серебряной оторочкой и серую шляпу с большим красным пером, которые он почерпнул из обширных гардеробов Грегори Ашберна. Вид Криспина дал Кеннету повод для возмущения.
— Вы бы предпочли мне вот такого мужчину? — воскликнул он с жаром.
— По крайней мере, это мужчина, — последовал язвительный ответ девушки.
— Мисс, если для вас мужчиной является пьяница, грубиян и задира, то я бы предпочел, чтобы вы не считали меня таковым.
— А кем, сэр, вы бы хотели, чтобы вас считали?
— Джентльменом, мисс, — последовал напыщенный ответ.
— Вы собираетесь заработать этот титул, оскорбляя человека, которому обязаны жизнью?
— Я не оскорбляю его. Вы сами в курсе того пьяного инцидента, который имел место три ночи назад, когда мы праздновали мое возвращение в замок Марлёй. И я не забыл, чем обязан ему. И отплачу ему тем же, когда придет время. Если я и произнес обидные слова, то только в ответ на ваши насмешки. Неужели вы думаете, что я могу соперничать с ним? Знаете, как роялисты прозвали его? «Рыцарь Таверны».
Она осмотрела его с веселым изумлением.
— А как они называли вас, сэр? — «Рыцарь Проповедник»? Или «Рыцарь Белого Пера»? Я нахожу вас скучным и утомительным. Я бы предпочла быть рядом с человеком, который помимо несомненных мужских качеств обладал бы еще и другими достоинствами: честностью, храбростью и на счету которого было бы немало подвигов, нежели такого, в котором нет ничего мужского, за исключением плаща — священный символ, которому вы придаете столько значения.
Его красивое лицо пылало.
— В таком случае, мисс, я оставляю вас с грубым и неотесанным кавалером.
И, слегка поклонившись, он повернулся и покинул ее. Теперь настала очередь Синтии сердиться. Она обругала его в душе за грубость и трусливое бегство, заключив, что, честно говоря, она несколько преувеличила достоинства Криспина. Ее чувства к этому безбожнику можно было скорее назвать жалостью. Судя по рассказу об их бегстве, Криспин был храбрым человеком, не лишенным смекалки, а такие качества в мужчине, по мнению Синтии, не гармонировали с его беспутной жизнью. Может, когда-нибудь, узнав его поближе, ей удастся вернуть его на путь добродетели.
С этими мыслями она, не дожидаясь более близкого знакомства, пыталась оказать влияние на Криспина, но он постоянно сводил все разговоры к шуткам, используя свой изворотливый ум. В Синтии он увидел препятствие к осуществлению своей мести. Он почувствовал, что теперь возмездие не принесет ему должного удовлетворения. Она казалась такой прекрасной, невинной и чистой, что он не раз удивлялся, как она могла быть дочерью Грегори Ашберна. Его сердце сжималось при мысли о том, как эта невинная душа должна будет настрадаться от тех несчастий, которые он собирался обрушить на их семью.
Первые дни своего пребывания в замке Марлёй он с нетерпением ждал возвращения Джозефа Ашберна. Теперь каждое утро он ловил себя на мысли, что в душе надеется, что Джозеф сегодня не приедет.
Из Виндзора прибыл курьер с письмом для Грегори, в котором Джозеф сообщал, что Лорд-генерал покинул замок и отправился в Лондон, а он отправляется за ним вслед. И Грегори, не имевший возможности оповестить брата, что пропавший Кеннет объявился в замке, был вынужден набраться терпения и ожидать его возвращения.
Так пролетела неделя. Обитатели замка Марлёй пребывали в мире и спокойствии, не подозревая, что живут на вулкане. Каждую ночь после того, как Кеннет и Синтия покидали залу, Грегори и Криспин подсаживались к столу и начинали хлестать вино — один, чтобы напиться, другой, как обычно, чтобы заставить себя забыть о мести. Сейчас он, как никогда, нуждался в этом, ибо боялся, что мысль о Синтии лишит его мужества. Если бы она ругала его, презирала за его образ жизни, тогда бы, возможно, мысли о ней не так бередили его душу. Она везде искала его общества, ее не отталкивали его попытки избегать встреч с ней, и каждый раз она относилась к нему с такой добротой, что это повергало Криспина в отчаяние.
Кеннет, не подозревая об ее истинных намерениях по отношению к Криспину, а видя только внешние проявления внимания, которые он в порыве ревности истолковывал по-своему и преувеличивал, стал мрачным и раздражительным и с Синтией, и с Геллиардом, и даже с Грегори.
В конце концов жгучая ревность, казалось бы, выплеснула на поверхность все зло, которое таилось в мальчике, и оно на время подавило его врожденную добродетель — если религиозное воспитание можно причислить к добродетели.
Он начал медленно, но твердо отбрасывать от себя символы веры — свое траурное одеяние. Сначала он подыскал себе другую шляпу, помоднее, с пером, потом спорол белые полосы плаща, а затем и сам плащ украсился серебряными кружевами. Так понемножку, шаг за шагом, происходили превращения Кеннета, и к концу недели он уже выступал как настоящий благородный кавалер. Из сурового аскета он за несколько дней превратился в отвратительного фата, хлыща. Его светлые волосы, которые еще до недавнего времени ниспадали на лоб, теперь были немыслимо завиты и схвачены за правым ухом голубой лентой.
Геллиард с изумлением наблюдал за его превращениями. Зная, на какие глупости способна обиженная молодость, он во всем винил Синтию и по своему обыкновению подсмеивался над мальчиком. Грегори тоже веселили выходки Кеннета, и даже Синтия порой улыбалась.
Облачившись в придворные одежды, Кеннет приобрел замашки настоящего вельможи, его речь стала порывиста и надменна, более того, его уста, которые были невиннее младенца, стали изрекать некоторые не совсем приличные клятвы, к которым частенько прибегал Криспин.
Раз Синтии нужен грубый ухажер, решил он, то он таковым станет. К сожалению, у него не хватало смекалки, чтобы понять, что в этих одеяниях он вызывает у нее не столько интерес, сколько удивление.
— Что значит весь этот павлиний наряд? — как-то раз спросила она у Кеннета. — Это тоже символы?
— Можно считать их таковыми, — угрюмо отвечал он. — Прежним я вам не нравился.
— И вы решили приукрасить себя этим маскарадом.
— Синтия, вы смеетесь надо мной! — воскликнул он, разозлившись.
— Да упасет меня Небо! Я просто указываю на разницу, — отвечала она весело. — Ну разве эти надушенные одежды не маскарад, так же, как ваш черный плащ и шляпа? Тогда вы изображали из себя святошу, теперь — распутника. Но в обоих случаях это только притворство.
