Небольшое окошко выходило на задний двор епископского дворца. Открыв ставни, Жан просунул голову сквозь решетку и свистнул. Ему ответило знакомое карканье. Демон уселся на подоконник и тут же принялся чистить себе перышки. В следующую секунду под окном уже скорчился Фуггер.
– Все готово, Фуггер?
Немец перескакивал с ноги на ногу, странно приплясывая на месте.
– О да, о да: нас ждут самые лучшие лошади, каких можно было купить на мой выигрыш.
– Если все пройдет хорошо, ты услышишь с площади шум раньше, чем мы появимся. Будь готов.
– Буду готов, о, буду готов!
Фуггер исчез в проулке.
– Он не попадет в какую-нибудь дурацкую историю? – Хакон деловито точил лезвие своего топора.
Жан нервничал: в ближайшие часы предстояло сильно рисковать, план был слишком неопределенным, а тут еще приходится командовать двумя людьми.
– Может, тебе лучше пойти и подержать его за единственную руку? – огрызнулся он.
Хакон улыбнулся:
– Не думаю. Похоже, на площади будет веселее.
– Веселее? – Жан хмыкнул. – Странная у тебя привычка веселиться, дружище. У тебя больше шансов уйти с площади не живым, а мертвым.
Великан гулко расхохотался:
– Умереть в бою – для скандинава веселье! Славная смерть и быстрый переход в Валгаллу. Какая из этого выйдет история!
Жан снова хмыкнул и отвернулся, чтобы спрятать улыбку.
«Господи, помоги! – подумал он. – Мои последователи – язычники и безумцы. И звери», – добавил он, когда Фенрир присоединил к смеху хозяина свой лай.
Дверь распахнулась, и вошел Марсель. Он успел переодеться, волосы у него блестели от помады, бархатный камзол с разрезами светился синим и желтым.
– Дилетанты! – взвыл он. – Почему они не предоставляют действовать тем, кто в таких вещах разбирается?
– У мсье какие-то осложнения? – Хакон пододвинул взволнованному человечку стул.
– Осложнения? Да! Все было так чудесно! Архиепископ должен был выйти из дворца вместе с хозяином. Перед ними шествовали бы красивые мальчики и пели своими ангельскими голосками «Тебя, Бога, хвалим». В небо вздымается золотой крест, воздух полон благовоний. А теперь… – Марсель разрыдался было, но быстро взял себя в руки и добавил: – Теперь этот зануда решил присоединиться к процессии флагеллантов!
– Флагеллантов, мсье? – Жан подал Марселю вина. Тот сделал глоток и продолжил:
– Да, к флагеллантам! К монахам-доминиканцам. Их двадцать. Они выведут графа де Шинона и четырех еретиков из камер, на каждом шагу избивая себя плетьми. А теперь этот… этот Чибо к ним присоединился. Им предстоит появиться последними, а архиепископ пойдет в самом конце. Такое тщеславие! Такой… такой дилетант!
Утерев глаза, Марсель начал обговаривать церемониал выхода палачей. Он неохотно согласился на то, чтобы Хакон поднялся на эшафот в качестве подручного Жана, но пришел в ужас от их одежды: от их тусклых серых плащей, ничем не украшенных коричневых курток и жилетов, одноцветных панталон. Ему напомнили, что палачи всегда одеваются так, чтобы не привлекать к себе внимания. Но больше всего эконома раздосадовало то, что их будет сопровождать пес. Однако он прекратил возражения, когда челюсти Фенрира сомкнулись на руке, которой эконом взмахнул слишком близко, а потом осторожно ее стиснули.
Марсель провел их по узким коридорам к парадным воротам дворца. В распахнутые двери ворвалась какофония криков.
Наклонившись к Жану, Хакон прошептал:
– Нам не следует предупредить Фуггера об изменении церемониала?
– Нет, это плана не меняет. Ты же слышал, что сказал Марсель: архиепископ пойдет позади остальных бичующихся, так что мы его узнаем. Следует быть настороже и наблюдать еще за одним человеком: это высокий немец, похожий на священника. На лице у него длинный шрам. Кажется, он его телохранитель. Я знаю, что он опасен.
Хакон стиснул топорище. Ворота распахнулись, и собравшаяся на площади толпа возбужденно взревела. Скандинав сказал:
– В таком случае я предвкушаю встречу с ним.
* * *
А позади дворца Фуггер как раз повстречался с тем самым человеком, о котором они разговаривали.
Осматривая лошадей, он болтал с Демоном, и тут в конюшню вошел телохранитель архиепископа. Фуггер услышал, как высокий воин со шрамом на лице отдает приказания конюхам, – вернее, слышал голос, потому что вид говорящего лишил Фуггера способности понимать человеческую речь. Дело в том, что Фуггер встречал Генриха фон Золингена уже не в первый раз.
Его правая кисть запульсировала болью: странное ощущение, потому что кисть отсутствовала. Однако присутствовал тот человек, который последним держал ее. В голове у бывшего смотрителя виселицы тоже пульсировала боль – ослепительно-белая, слившаяся с пламенем факела, который держал конюх. Фуггер перенесся из конюшни в Туре в таверну в Баварии, на семь лет назад.
– …Фуггер? – воскликнул наемник с длинными светлыми волосами и раной, проходившей ото лба к подбородку. – Из этого семейства иудеев-ростовщиков, которые разоряют честных рыцарей?
– Не иудеев, сударь. Мы в Мюнстере следуем учению Лютера. А законом теперь разрешено давать деньги в долг – спасибо благосклонному императору.
Так смело ответил шестнадцатилетний Альбрехт Фуггер – и это было последней его смелой выходкой.
– Тем хуже для тебя. – Лицо, исполненное ненависти, придвинулось ближе. – Хватайте его!
Не имело значения, что кругом были люди. Не имело значения, что Альбрехт был молодым человеком из хорошей семьи и выполнял первое семейное поручение: ему доверили доставить деньги на оловянные копи на юге. Со стола смахнули тарелки и кружки с пивом, на столешницу бросили его тело – и охочие помощники навалились на него.
И опять это лицо. В свете пламени шрам был синевато-багровым, изо рта лились гадкие слова:
– Если бы ты попался мне на пустой дороге, ты уже был бы мертв. В этом тебе повезло. Но твои жадные руки разорили многих из нас. И никто здесь не откажет католику и баварцу в праве воздать тебе по заслугам.
Клинок сверкнул так ярко и опустился так стремительно, принеся с собой первую ослепительно-белую вспышку боли, затмившую весь мир. Когда Фуггер вернулся обратно в мир, у него не оказалось денег, слуг – и руки. А еще исчезла его прошлая жизнь – она была отсечена так же безвозвратно, как его кисть. Он не мог вернуться в Мюнстер калекой, с позором. Его отец Корнелиус не увидит изуродованного сына – он увидит только потерянное золото. И потянется к потолочной балке и снимет оттуда ореховый прут, который держит там для особых наказаний.
Нет – дорога теперь могла идти только прочь. И в конце концов ее странные повороты привели Альбрехта Фуггера на перекресток, к виселице в долине Луары.
