– Бросьте, Арамис, смеяться надо мной, – сказал Атос.
– Нет, дорогой граф, я говорю то, что думаю, и то, что думают все, кто вас знает. Но вы правы, не о вас теперь речь, а о монсеньоре и его недостойном слуге, шевалье д’Эрбле.
– Итак, чего же вы желаете, кроме тех общих условий, к которым мы еще вернемся?
– Я желаю, монсеньор, чтобы госпоже де Лонгвиль была дана в полное и неотъемлемое владение Нормандия и, кроме того, пятьсот тысяч ливров. Я желаю, чтобы его величество король удостоил ее чести быть крестным отцом сына, которого она только что произвела на свет; затем, чтобы вы, монсеньор, после крещения, на котором будете присутствовать, отправились поклониться его святейшеству папе.
– Иными словами, вам угодно, чтобы я сложил с себя звание министра и удалился из Франции? Чтобы я сам себя изгнал?
– Я желаю, чтобы монсеньор стал папой, как только откроется вакансия, и намерен просить у него тогда полной индульгенции для себя и своих друзей.
Мазарини сделал не поддающуюся описанию гримасу.
– А вы, сударь? – спросил он д’Артаньяна.
– Я, монсеньор, – отвечал тот, – во всем согласен с шевалье д’Эрбле, кроме последнего пункта. Я далек от желания, чтобы монсеньор покинул Францию, напротив, я хочу, чтобы он жил в Париже. Я желаю, чтобы он отнюдь не сделался папой, а остался первым министром, потому что монсеньор – великий политик. Я даже буду стараться, насколько это от меня зависит, чтобы он победил Фронду, но с тем условием, чтобы он вспоминал изредка о верных слугах короля и сделал капитаном первого же свободного полка мушкетеров того, кого я назову ему. А вы, дю Валлон?
– Да, теперь ваша очередь, дю Валлон, – сказал Мазарини. – Говорите.
– Я, – сказал Портос, – желаю, чтобы господин кардинал почтил дом, оказавший ему гостеприимство, возведя его хозяина в баронское достоинство, а также чтобы он наградил орденом одного из моих друзей.
– Вам известно, что для получения ордена надо чем-нибудь отличиться?
– Мой друг сделает это. Впрочем, если будет необходимо, монсеньор укажет способ, как это можно обойти.
Мазарини закусил губу: удар был не в бровь, а в глаз. Он отвечал сухо:
– Все это между собой плохо согласуется, не правда ли, господа? Удовлетворив одного, я навлеку на себя неудовольствие остальных. Если я останусь в Париже, я не могу быть в Риме; если я сделаюсь папой, я не могу остаться министром; а если я не буду министром, я не могу сделать господина д’Артаньяна капитаном, а господина дю Валлона бароном.
– Это правда, – сказал Арамис. – Поэтому, так как я в меньшинстве, я беру назад свое предложение относительно путешествия в Рим и отставки монсеньора.
– Так я остаюсь министром? – спросил Мазарини.
– Вы остаетесь министром, это решено, монсеньор, – сказал д’Артаньян. – Вы нужны Франции.
– Я отказываюсь от своих условий, – сказал Арамис. – Его преосвященство остается министром и даже фаворитом ее величества, если он согласится сделать то, что мы просили для самих себя и для Франции.
– Заботьтесь только о себе, – сказал Мазарини, – и предоставьте Франции самой договориться со мной.
– Нет, нет, – возразил Арамис, – фрондерам нужен письменный договор; пусть монсеньор соблаговолит его составить, подписать при нас и обязаться в самом тексте договора выхлопотать его утверждение у королевы.
– Я могу отвечать только за себя, – сказал Мазарини, – и не могу ручаться за королеву. А если ее величество откажет?
– О, – сказал д’Артаньян, – вам хорошо известно, что королева ни в чем не может вам отказать.
– Вот, монсеньор, – сказал Арамис, – проект, составленный депутацией фрондеров; потрудитесь его внимательно прочесть.
– Я его знаю, – сказал Мазарини.
– Тогда подпишите.
– Подумайте о том, господа, что подпись, данная при таких обстоятельствах, может быть признана вынужденной насилием.
– Вы заявите, что она была дана вами добровольно.
– А если я откажусь подписаться?
– Тогда вашему преосвященству придется пенять на себя за последствия отказа.
– Вы осмелитесь поднять руку на кардинала?
– Подняли же вы руку, монсеньор, на мушкетеров ее величества!
– Королева отомстит за меня!
– Не думаю, хотя в желании у нее, пожалуй, не будет недостатка. Но мы поедем в Париж вместе с вами, ваше преосвященство, а парижане за вас вступятся.
– Какая, вероятно, сейчас тревога в Рюэе и в Сен-Жермене! – сказал Арамис. – Все спрашивают друг у друга: где кардинал? Что сталось с министром? Куда исчез любимец королевы? Как ищут монсеньора по всем углам и закоулкам! Какие идут толки! Как должна ликовать Фронда, если она узнала уже об исчезновении Мазарини!
– Это ужасно! – прошептал Мазарини.
– Так подпишите договор, монсеньор, – сказал Арамис.
– Но если я подпишу, а королева его не утвердит?
– Я беру на себя отправиться к ее величеству, – сказал д’Артаньян, – и получить ее подпись.
– Берегитесь, – сказал Мазарини, – вы можете не встретить в Сен-Жермене того приема, какого считаете себя вправе ожидать.
– Пустяки! – сказал д’Артаньян. – Я устрою так, что мне будут рады; я знаю средство.
– Какое?
– Я отвезу ее величеству письмо, в котором вы извещаете, что финансы окончательно истощены.
– А затем? – спросил Мазарини, бледнея.
– А когда увижу, что ее величество совершенно растеряется, я провожу ее в Рюэй, сведу в оранжерею и покажу некий механизм, которым сдвигается одна кадка.
– Довольно, – пробормотал кардинал, – довольно. Где договор?
– Вот он, – сказал Арамис.
– Видите, как мы великодушны, – сказал д’Артаньян. – Мы могли бы многое сделать, владея этой тайной.
– Итак, подписывайте, – сказал Арамис, подавая кардиналу перо.
Мазарини встал, прошел несколько раз по комнате с видом скорее задумчивым, чем подавленным. Потом остановился и сказал:
– А когда я подпишу, какую гарантию вы дадите мне?
– Мое честное слово, – сказал Атос.
Мазарини вздрогнул, обернулся, посмотрел на благородное, честное лицо графа де Ла Фер, потом взял перо и сказал:
– Мне этого достаточно, граф.
И подписал.
– А теперь, господин д’Артаньян, – добавил он, – приготовьтесь ехать в Сен-Жермен и отвезти от меня письмо королеве.
Глава XLVIII
Перо и угроза иногда значат больше, чем шпага и преданность
У д’Артаньяна была своя мифология; он верил, что на голове случая растет только одна прядь волос, за которую можно ухватиться, и не такой он был человек, чтобы пропустить случай, не поймав его за вихор. Он обеспечил себе быстрое и безопасное путешествие, выслав вперед, в Шантильи, сменных лошадей, чтобы добраться до Парижа в пять или шесть часов. Но перед самым отъездом он рассудил, что нелепо умному и опытному человеку гнаться за неверным, а верное оставлять позади себя.
