– Зачем вы пожаловали сюда?
– Я привез вести о Мазарини, и самые свежие.
– Что с ним?
– Здоров, как вы и я.
– Так с ним ничего не случилось плохого?
– Ровно ничего. Он только почувствовал потребность прокатиться по Иль-де-Франсу и попросил нас, графа де Ла Фер, господина дю Валлона и меня, проводить его. Мы слишком ретивые слуги и не могли отказать ему в такой просьбе. Мы выехали вчера, и вот я прибыл сюда.
– Вы здесь!
– Его преосвященству понадобилось передать нечто секретное и строго личное ее величеству. Такое поручение можно доверить только человеку надежному, почему он и послал меня в Сен-Жермен. Итак, Бернуин, если вы желаете сделать приятное вашему господину, предупредите ее величество, что я прибыл, и поясните, по какому делу.
Говорил ли д’Артаньян серьезно или шутя, но он, очевидно, был сейчас единственным человеком, который мог успокоить Анну Австрийскую; поэтому Бернуин тотчас же отправился доложить ей об этом странном посольстве. Как он и предвидел, королева приказала ввести к ней д’Артаньяна.
Д’Артаньян подошел к королеве со всеми знаками глубочайшего почтения. Не дойдя до нее трех шагов, он опустился на одно колено и передал ей послание.
Это была, как мы уже сказали, маленькая записка, нечто вроде рекомендательного письма или охранной грамоты. Королева пробежала ее, узнала почерк кардинала, на этот раз немного дрожащий, и так как в письме ничего не говорилось о том, что, собственно, произошло, то она стала спрашивать о подробностях.
Д’Артаньян рассказал ей все с тем простодушным и наивным видом, который умел при известных обстоятельствах на себя напускать.
Пока он говорил, королева смотрела на него со все возрастающим удивлением. Она не понимала, как мог один человек задумать такое предприятие, а особенно – как у него хватало смелости рассказывать о нем ей, которая, конечно, и желала и даже обязана была покарать его за это.
– Как, сударь! – воскликнула королева, покраснев от негодования, когда д’Артаньян кончил свой рассказ. – Вы осмеливаетесь признаваться мне в вашем преступлении и рассказывать мне о своей измене?
– Простите, но, мне кажется, или я дурно объяснился, или же ваше величество не так поняли меня; здесь нет ни преступления, ни измены. Господин Мазарини заключил нас в тюрьму, господина дю Валлона и меня, так как мы не могли поверить, что он послал нас в Англию только для того, чтобы спокойно глядеть, как будут рубить голову королю Карлу, зятю вашего покойного супруга, мужу королевы Генриетты, вашей сестры и гостьи; мы, конечно, сделали все от нас зависящее для спасения жизни этого несчастного короля. Мы поэтому были убеждены, мой друг и я, что произошло какое-то недоразумение, жертвой которого мы стали, и нам необходимо было объясниться с его преосвященством. А объяснение это привело бы к желательным результатам, только если бы оно совершилось спокойно, без вмешательства посторонних. Вот почему мы отвезли господина кардинала в замок моего друга, и там мы объяснились. И вот, ваше величество, как мы думали, так оно и было: произошла ошибка. Господин Мазарини предположил, что мы служили генералу Кромвелю, вместо того чтобы служить королю Карлу, что было бы крайне постыдным делом: это бросило бы тень на него и на ваше величество и было бы низостью, которая запятнала бы начинающееся царствование вашего сына. Мы представили кардиналу доказательства противного, и эти доказательства я готов представить и вашему величеству, сославшись на свидетельство августейшей вдовы, которая плачет в Лувре, куда ваше величество изволили поместить ее. Доказательства эти удовлетворили его вполне; вот он и послал меня к вашему величеству поговорить с вами о награде, какой заслуживают люди, которых до сих пор плохо ценили и несправедливо преследовали.
– Я слушаю вас и прямо любуюсь, – сказала Анна Австрийская. – Правда, мне редко случалось встречать подобную наглость.
– Как видно, вы, ваше величество, так же заблуждаетесь относительно наших намерений, как было с господином Мазарини, – сказал д’Артаньян.
– Вы ошибаетесь, – сказала королева, – и чтобы доказать, как мало я заблуждаюсь относительно вас, я сейчас велю вас арестовать, а через час двинусь во главе армии освобождать моего министра.
– Я уверен, что вы, ваше величество, не поступите так неосторожно, – сказал д’Артаньян, – прежде всего потому, что это было бы бесполезно и привело бы к очень тяжелым последствиям. Еще до того как его успеют освободить, господин кардинал успеет умереть, и он в этом настолько уверен, что просил меня, в случае если я замечу такие намерения вашего величества, сделать все возможное, чтобы отклонить вас от этого плана.
– Хорошо! Я ограничусь тем, что велю вас арестовать.
– И этого нельзя делать, ваше величество, потому что мой арест так же предусмотрен, как и попытка к освобождению господина кардинала. Если завтра в назначенный час я не вернусь, послезавтра утром кардинал будет препровожден в Париж.
– Видно, что по своему положению вы живете вдали от людей и дел. В противном случае вы знали бы, что кардинал раз пять-шесть был в Париже, после того как мы из него выехали, и что он виделся с господином Бофором, герцогом Бульонским, коадъютором и д’Эльбефом, и никому из них в голову не пришло арестовать его.
– Простите, ваше величество, мне все это известно. Потому-то друзья мои и не повезут господина кардинала к этим господам: каждый из них преследует в этой войне свои собственные интересы, и кардинал, попав к ним, сможет дешево отделаться. Нет, они доставят его в парламент. Правда, членов этого парламента можно подкупить в розницу, но даже господин Мазарини недостаточно богат, чтобы подкупить их гуртом.
– Мне кажется, – сказала Анна Австрийская, бросая на д’Артаньяна взгляд, который у обычной женщины мы назвали бы презрительным, а у королевы – грозным, – мне кажется, вы мне угрожаете, мне, матери вашего короля!
– Ваше величество, – сказал д’Артаньян, – я угрожаю, потому что вынужден к этому. Я позволяю себе больше, чем следует, потому что я должен стоять на высоте событий и лиц. Но поверьте, ваше величество, так же верно, как то, что в груди у меня – сердце, которое бьется за вас, – вы были нашим кумиром, и – бог мой, разве вы этого не знаете? – мы двадцать раз рисковали жизнью за ваше величество. Неужели вы не сжалитесь над вашими верными слугами, которые в течение двадцати лет оставались в тени, ни словом, ни вздохом не выдав той великой, священной тайны, которую они имели счастье хранить вместе с вами? Посмотрите на меня, – на меня, который говорит с вами, – на меня, которого вы обвиняете в том, что я возвысил голос и говорю с вами угрожающе. Кто я?.. Бедный офицер без средств, без крова, без будущего, если взгляд королевы, которого я так долго ждал, не остановится на мне хоть на одну минуту. Посмотрите на графа де Ла Фер, благороднейшее сердце, цвет рыцарства: он восстал против королевы, вернее, против ее министра, и он, насколько мне известно, ничего не требует. Посмотрите, наконец, на господина дю Валлона – вспомните его верную душу и железную руку: он целых двадцать лет ждал одного слова из ваших уст, – слова, которое дало бы ему герб, давно им заслуженный. Взгляните, наконец, на ваш народ, который должен же что-нибудь значить для королевы, на ваш народ, который любит вас и вместе с тем страдает, который вы любите и который тем не менее голодает, который ничего иного не желает, как благословлять вас, и который иногда… Нет, я не прав: никогда народ ваш не будет проклинать вас, ваше величество. Итак, скажите одно слово – и всему настанет конец, мир сменит войну, слезы уступят место радости, горе – счастью.
